Наш человек в Гаване

Когда он вернулся домой, полицейских в магазине уже не было. Лопес куда-то ушел. Слышно было, как Руди возится со своей аппаратурой – в квартире то и дело раздавался треск атмосферных разрядов. Он сел на кровать. Три смерти: неизвестный по имени Рауль, такса по кличке Макс и старый доктор по фамилии Гассельбахер; причиной всех трех смертей были он... и Картер. Картер не замышлял смерти Рауля и собаки, но судьбу доктора Гассельбахера решил он. Это была карательная мера: смерть за жизнь – поправка к Моисееву закону. В соседней комнате разговаривали Беатриса и Милли. И хотя дверь была открыта, он плохо слышал, о чем они говорили. Он стоял на границе неведомой ему до сих пор страны, которая звалась «Насилие»; в руках у него был пропуск: «Профессия – шпион»; «Особая примета – одиночество»; «Цель поездки – убийство». Визы туда не требовалось. Бумаги его были в порядке.

А по эту сторону границы слышались голоса, говорившие на знакомом ему языке.

Беатриса сказала:

– Нет, гранатовый цвет нехорош. Это для женщин постарше.

Милли сказала:

– В последнем триместре надо ввести урок косметики. Я представляю себе, как сестра Агнеса говорит: «Одну капельку «Ночи любви» за ухо»...

– Попробуйте этот алый тон. Нет, уголки рта не мажьте. Дайте, я вам покажу.

Уормолд думал: «У меня нет ни мышьяка, ни цианистого калия. Да и случая выпить с ним, наверно, не представится. Надо было тогда насильно влить ему в глотку виски. Легче сказать, чем сделать, – это ведь не трагедия Шекспира, да и там бы понадобилась отравленная шпага».

– Вот. Понимаете теперь, как это делается?

– А румяна?

– Зачем вам румяна?

– Какими духами вы душитесь?

– Sous le vent» [Под ветром» (фр.)].

Гассельбахера они застрелили, но у меня нет пистолета», – думал Уормолд. – А ведь пистолет должен входить в инвентарь нашей конторы как сейф, листы целлулоида, микроскоп и электрический чайник». Он ни разу в жизни не держал в руках пистолета; но это не беда. Надо только подойти к Картеру поближе – быть от него не дальше, чем от той двери, из-за которой доносятся голоса.

– Давайте сходим вместе в магазин. Вам, наверно, понравится запах «Indiscret» [Нескромные» (фр.)]. Это Ланвен.

– Ну, судя по названию, в них не больно-то много темперамента.

– Вы еще совсем молоденькая. Вам не нужен покупной темперамент.

– Но мужчину нужно подзадорить, – сказала Милли.

– Вам достаточно на него поглядеть.

– Да ну?

Уормолд услышал смех Беатрисы и с удивлением посмотрел на дверь. Мысленно он давно пересек границу и совсем забыл о том, что он еще здесь, по эту сторону, с ними.

– Ну, до такой степени их подзадоривать не стоит, – сказала Беатриса.

– Вид у меня томный?

– Скорее пылкий.

– А вам скучно оттого, что вы не замужем? – спросила Милли.

– Если вам хочется спросить, скучаю ли я по Питеру, – нет, не скучаю.

– А когда он умрет, вы опять выйдете замуж?

– Вряд ли я буду так долго ждать. Ему только сорок.

– Ах да, у вас ведь, наверно, разрешается выходить во второй раз замуж, если это можно назвать браком.

– По-моему, это самый настоящий брак.

– Мне-то придется выйти замуж раз и навсегда. Вот ужас!

– Большинство из нас всякий раз думает, что выходит замуж раз и навсегда.

– Мне куда удобнее быть любовницей.

– Вряд ли вашему отцу это понравится.

– А почему? Если бы он опять женился, он бы и сам оказался в таком положении. И она ему была бы не настоящая жена, а любовница. Правда, он всегда хотел жить только с мамой. Он мне сам это говорил. Вот у них был настоящий брак! Даже доброму язычнику – и тому не дано нарушать закон.

– Вот и я раньше думала только о Питере. Милли, деточка, не позволяйте им сделать вас жестокой.

– Кому им?

– Монахиням.

– А-а... Ну, они со мной об этом не разговаривают. Никогда.

В конце концов, можно прибегнуть и к ножу. Но для этого нужно очень близко подойти к Картеру, а это вряд ли удастся».

Милли спросила:

– Вы любите моего папу?

Он подумал: «Когда-нибудь я вернусь и решу все эти вопросы. Но сейчас у меня есть дело поважнее: я должен придумать, как убить человека. Наверно, есть такие руководства, труды, где сказано, как сражаются голыми руками». Он поглядел на свои руки, они не внушали доверия.

Беатриса сказала:

– Почему вы об этом спрашиваете?

– Я видела, как вы на него смотрели.

– Когда?

– Помните, когда он вернулся с банкета. А может, вам просто было приятно, что он произнес там речь?

– Да, очень приятно.

– Нехорошо, – сказала Милли. – Вам стыдно его любить.

Уормолд сказал себе: «Если я смогу его убить, я убью его с чистой совестью. Я убью его для того, чтобы доказать: нельзя убивать и не быть убитым в отместку. Я не стану убивать его из патриотизма. Я не буду его убивать за капитализм, за коммунизм, за социал-демократов, за процветание. Чье процветание? Я убью Картера за то, что он убил Гассельбахера. Родовая месть в старину была куда более разумным мотивом для убийства, чем любовь к Англии или пристрастие к какому-нибудь экономическому строю. Если я люблю или ненавижу, позвольте мне считать любовь или ненависть моим личным делом. Я не желаю быть 59200 дробь 5 ни в какой глобальной войне».