Наш Современник, 2003 № 06

Но я отвлекся от своего рассказа о нашем посещении древнего городи­щенского кургана... Постояв на обрезанной его макушке еще некоторое время, спустились вниз, сорвав на память несколько мелких былинок с красными и желтыми цветочками (Евгений Иванович назвал их реликтовыми), сели в машины и отправились домой в Курск. Во время всего пути Евгений Иванович, сосредоточенно думая о чем-то своем, не проронил ни слова, что еще больше утвердило меня в мысли, что посещение кургана, наверное, связывается у Евгения Ивановича с замыслом его будущего произведения о русской старине.

Однако я, как выяснилось много позже, в этих своих предположениях ошибался. Не о древности вовсе думал тогда писатель, а о временах совсем близких, связанных с началом минувшей войны. Но об этом узналось уже спустя больше года, после публикации в журнале “Наш современник” повести Евгения Носова “Усвятские шлемоносцы” — вершинного произведения писателя. Я к тому времени уехал из Курска в Йошкар-Олу, куда был направлен собкором ТАСС по Марийской автономной республике. Но жизнью родной Курщины, в особенности литературными новостями, живо интересо­вался и знал от друзей, что Евгений Иванович напряженно работает над “повестью о войне”, так они писали. А потом было анонсное сообщение в “Нашем современнике” о готовящейся к печати носовской повести. Легко понять, с каким волнующим нетерпением я ожидал журнальную публикацию нового произведения писателя.

И вот в руках носовская повесть, которая как бы и не совсем о войне, в том смысле, что не было в ней никаких батальных сцен и даже ни единого выстрела не прозвучало, а развертывалось неспешно, словно в замедленной киносъемке, эпическое повествование-сказание о жизни глубинного села Усвяты в первые дни после объявления войны, о том, как усвятские мужики, миролюбивые по самой крестьянской сути, психологически переламывали себя для ратного дела и духовно готовились к новой священной роли “шлемо­носцев” — защитников своего Отечества. Но как все это было художественно воссоздано, на какой пронзительной ноте велось повество­вание, от которого, без преувеличения, захватывало дух!..

Читал я повесть взахлеб, в какой-то нетерпеливой горячности, а когда дошел до последней главы, где рассказывалось, как усвятские мужики-новобранцы, покинув, может быть, навсегда свою усвятскую пажить, вошли в соседнее село и по пологому взгорью поднялись на крутые Верхи, с которых открылся неохватный простор, я невольно остановился, удивленный узнаваемостью места, описанного в повести. Перечитал текст еще раз, вникая во все подробности, и тут меня осенило: да ведь это же наша Городищенская гора, и курган со срезанной плоской макушкой — тоже наш!.. Ну конечно же, это так, и приметы по описанию схожи. Вот хотя бы такая: “... они все топали по жаркой даже сквозь обувь пыли, шубно скопившейся в колеях, нетерпеливо поглядывая на хребтину, где дремал в извечном забытьи одинокий курган с обрезанной вершиной. И когда до него было совсем рукой подать, оттуда снялся и полетел, будто черная распростертая рубаха, матерый орел-курганник”. Или вот это описание хребтины горы, на которой улеглись на короткий перекур усвятские новобранцы: “Как ни упехались мужики за долгий переход, но и пав ничком на жесткую траву, каждый все-таки лег не как попало, а все до единого головой на восток, куда крутым овражным обрывом метров на семьдесят, а то и на все сто неожиданно обрезались Верхи. И открывалась отсюда даль неоглядная, сразу с несколькими деревеньками, нанизанными на блескучие петли Выпи-реки...”.

И что меня особенно удивило и порадовало: не забыл писатель даже про то облако, которое он тогда вместе с нами мимолетно наблюдал с городи­щенского кургана. Но это только со стороны казалось, что мимолетно, а зоркий художнический взгляд четко схватил и зафиксировал в памяти эту картинку и, когда потребовалось, органично ввел ее в ткань повествования: “И еще было дивно, что над всем этим, казалось бы, вот оно, только дотянуться рукой, неслось по ветру невесть откуда взявшееся одинокое облако, будто белый отставший гусь-лебедь, и тень от него, пересекая долину, мимолетно темнила то светло беленые хаты, то блестки воды, то хлебные нивы на взгорьях”.

А вот еще один выразительный эпизод, напрямую связанный с нашим тогдашним разговором об истории городищенского кургана. На вопрос лейтенанта: “А что это за курган?” мудрый дедушко Селиван, сопровождавший земляков с подводами, на которых везли дорожные торбы новобранцев, так отвечает:

“— А он завсегда тут был. Спокон веку. Может, кто насыпал, а может, и сам по себе. На нем и стояла дорожная вежа. Вишь, макушка срезана? Для того, видать, и сравняли, чтоб вежу поставить.

— Ясно. Ну, а те откуда же шли? С какой стороны?

— Татары-то? Дак тамотка и шли, по заречью. Гляди, во-он на той стороне по хлебам пыль курится. Это и есть ихняя дорога. Муравский шлях... Тамотка и шли поганые”.