Наш Современник, 2003 № 06

Помню, как схватились мы с ним в споре в редакции издательства “Советский писатель”: народный тип или конкретный характер важнее в прозе? И он-то отстаивал характер, хотя уже тогда создал, надеюсь, на века, тип своего вечно живого Кузькина. Он ведь даже в своем Кузькине искренне видел не просто “маленького человека”, а крестьянина, сформированного уже советским временем. “Я вас спрошу: “Назовите мне такое дореволюционное произведение, где бы обыкновенный мужик схватился с предводителем уезда и выиграл бы дело?” Не назовете. А я написал повесть о том, как рядовой колхозник одолел в тяжбе председателя райисполкома... И смею вас заверить, не погрешил против истины... Именно такой случай я и описал. И недаром на сторону рядового колхозника становятся и секретарь райкома партии, и представитель обкома, потому что восстановление принципов справедливости есть не только норма нашей общественной жизни, но и рабочий принцип каждого партийного руководителя...” Вот и боролся всю жизнь Борис Андреевич, как флотский офицер, смело и прямо за справедливость в общественной жизни. И его очерки приводили к конкретным результатам. Иной раз снимали и крупных начальников. Он искренне гордился своими очерками. Он вводил темы очерков в свою социальную прозу. Он упорно не хотел быть просто писателем. “Есть еще одна особенность литературного ремесла, которую автор осмелился вволю предложить вниманию читателя — это склонность искать прямые ответы на некоторые проблемы повседнев­ности. То, что по неписаным законам является скорее предметом, заслужи­вающим внимания публицистики, а не изящной словесности. У автора есть определенное убеждение: духовный склад литературного персонажа может раскрывать мысли о так называемом общественном устроении ничуть не меньше, чем тонкие интимные переживания, вызванные прикосновением к вечной теме любви или ненависти”.

Вот еще один Маяковский от русского поля в нашей литературе нашелся, наступающий всё время в своей прозе на горло своей собственной песне. А я бы выделил в Борисе Можаеве прежде всего писателя редкого гротескного дара. Даже в “Живом” — лучшей его повести — этот дар упорно прячется под слоем сложных социальных взаимоотношений его героев. Даже в этой классической его повести паутина сиюминутных социальных проблем обволакивает порой главное — судьбу маленького, но увертливого, хваткого и юморного, неистребимого и бойкого Федора Кузькина. Такие русские ребята и взяли в свое время Берлин и Прагу, Вену и Будапешт... В Федоре Кузькине есть что-то и от Василия Тёркина, и от бравого солдата Швейка, и даже от героев Кафки.