Наш Современник, 2004 № 02

Жизнь не по средствам вела к растрате, а дальше к самоубийству. Вообще же в Глушинске царила какая-то бешеная свистопляска, а Балабошкин вертел всеми, как марионетками. Загнано было все честное, хорошее. И не скоро одолели Балабошкина. Борьба была упорная. Сперва дворяне Глушинска отказались выбирать его в предводители, а один из дворян публично на дворянском собрании обозвал его нахалом, лезущим вопреки общему желанию. Балабошкин не решился привлечь к ответственности обидчика: могло всплыть слишком много нехорошего. И чувствуя начало конца, Балабошкин создает в Глушинске банк и проходит туда директором. Кассиром у него Ванька Каин, который вскоре совершает растрату, разнесенную после по книгам. Машка-пройдачка делает скандал Балабошкину в банке, а бухгалтер Кленов забирает его в руки, и Балабошкин в банке становится орудием Кленова. Ум Кленова подчиняет Балабошкина, и это первая над ним победа. Кредит, зависящий от директора, заставляет мелких торговцев голосовать всегда за Балабошкина и составлять кадр его сторонников. Большинство, послушное ему, составляется из писцов банка, которых он делает членами банка и завоевывает их симпатии тем, например, что выдает ссуду одному из них на лечение венерической болезни, которая уже никак не может быть отнесена к числу добытых на службе банку. Общие собрания назначаются во время половодья, и крестьяне — члены банка — в силу невозможности отсутствуют на собраниях, а они едва ли бы примкнули к Балабошкину”.

И т. д.

Подобную “прозу” можно цитировать километрами, она уныла и скучна, несмотря на все потуги на “юмор и сарказм” и, конечно же, ничего общего с искрометной прозой Шолохова не имеет.

Очерк В. Севского (Краснушкина) “Генерал Корнилов” написан чуть лучше — но только потому, что это — откровенно журналистская, документальная работа.

Дипломированный филолог, обучавшийся, по его словам, в двух универ­ситетах — Московском и Иерусалимском, — Бар-Селла не может не понимать, что подобная беллетристика свидетельствует об одном: Севский (Краснуш­кин)

не мог

быть автором “Тихого Дона”. Не существует ни одного доказа­тельства того, что этот автор имел хоть какое-то отношение к “Тихому Дону”, так же как и А. Платонов — к роману “Они сражались за Родину”. Платонов индивидуален и узнаваем ничуть не меньше, чем Шолохов. Выдумка Бар-Селлы — или плод абсолютной филологической глухоты, или злонаме­ренный эпатаж, рассчитанный на невзыскательного читателя.

С этим согласна и часть “антишолоховедов”. Говоря о “способе”, каким Бар-Селла делает неплохого журналиста, но третьеразрядного донского писателя автором “Тихого Дона”, Макаровы пишут:

“Что можно сказать в связи с этим “открытием”? Лишь то, что исследо­ватель немножко поторопился в своих выводах. Когда-то Бар-Селла, заявив об отсутствии у нас профессионализма, написал, что в силу этого “приходится оставить без внимания... методологические пожелания А. Г. и С. Э. Макаровых...”. Вот эта определенная самонадеянность, видимо, и подвела исследователя”.

Выразительны эти взаимные упреки в “непрофессионализме”, адресован­ные “антишолоховедами” друг другу, — к ним мы еще вернемся. Истина же в том, что, как показывает анализ их “трудов”, печатью непрофессионализма отмечены работы и тех и других. Знаменательно и то, что они взаимно отрицают друг друга: Макаровы — “открытие” Бар-Селлы в отношении Краснушкина, Бар-Селла — гипотезу Медведевой-Томашевской, Р. Медве­дева и Макаровых в отношении Крюкова.