Наш Современник, 2004 № 04

Был у Владимова. Невесело: затормозили и книгу, и спектакль, выясняют, как попала в “Грани” повесть о собаке.

А так почти нечего, хотя много всего. Торопливо редактировал, виделся с людьми близкими, но и это не избавило от снов с полетами и от снов с громадным количеством людей, что означает порывы и одиночество, это по новейшим толкованиям. Пасмурно было, погода вертелась с мороза на тепло, из окна далеко видно, и женщина смотрит вниз, и хочется валять дурака, чтоб ее насмешить. Ощущение полное, что издательство испохабило, испортило меня, и только крохотная зацепка, что вылечусь.

Везло на снег. То мокрый, то ветер. Уходя, нагло врал, что пишу о школе и посему надо поработать в школе. Записан в совет по работе с молодыми. Еду в Киров не просто руководить семинаром, а как член совета. Но нет ли в этой возне с мадам общественностью оправдания своему безделью? “Диссиденты, — говорит Наташа Владимова, — развивают деятельность, левачат на этом капиталы, а творцы сидят на картошке и делают дело”.

Зуб один, сволочь, болит. Мог бы и ... да, видно, не мог. Все пишется на небесах.

С первого дня ухода завожу правило отмечать, что сделано. Так уже было трижды, даже четырежды: когда не работал после телевидения, в Ялте, Харовске и Малеевке.

Во мне так много плохого, что помогай Бог избавиться от половины. Но бросил же, например, курить, а ведь 15 лет смолил. И другое нужно. Эти дни торопливо редактировал, заканчивал, но многое невольно остается. Дьяков (рассыпанный набор), Владимов, Яшин, Власенко и многие, многие в заделе, в том числе земляки. А сделано все же много хорошего, и пять лет в издательстве прошли не зря. Считаю, что есть и моя заслуга в формировании нравственности издательства. Но как легко рушится. Конечно, жалость ко мне, что ухожу, непритворная, но такое время, что забывают быстро, да и ладно. А вот помнят же в институте. Только зря. Может, и не зря, согласился вести литкружок, “Родник”.

 

Новый стержень!

Завтра Крещение. Буду в Кирове.

А до этого, начиная с 12-го, летело прощание с издательством.

Был у Тендрякова с Д. Сергеевым. Читал он новую повесть. Все более философ. Написал ему утром сомнение. Письма и ко мне. Кому был нужен, осуждает, кто друг — одобряет. Эти дни морозы, хорошо.

 

Вернулся.

26 января.

150 лет С.-Щедрину. Открывал доску и сидел на сцене.

Был у мамы и отца. Программа обычная — баня, пельмени, немного хозяйства.

 

29 января.

Вчера пришло официальное извещение о приеме в Союз. Вечер Рубцова. А я не был. И жена недомогает, и Богданов плакался по случаю очередного развода и размена нажитой квартиры. А всего главнее, в ЦДЛ противно идти. Настоящая литература там нежеланна. Вечер был в Малом зале, так памятном мне. Сколько уж я там был на семинарах парт­секретарей, там же стоят гробы в случае, если покойник не лауреат, но известен.

Был у Передреева, квартиры нет, денег тоже. Разговор торопливый.

Приезжал Дм. Сергеев. Оставил рукопись романа. А уж и навез же я себе чтения. Буду с завтрашнего дня сватать по редакциям.

Так что занимаюсь всё чужим. Телефон разрывался (время прошедшее, так как сделал сегодня штепсель и розетку, чтоб отключать). Записал дела — легион! Одних писем десятка полтора. Надо как-то расхлебывать, иначе завалит, и башки не поднять. Надя загнана до последней степени, это самое плохое. Нагрузка в школе и рвется в институте. Я в школе был несколько раз, но до чего же не могу! Особенно в 10-м, особенно с этой идиотской программой. 9-й лучше: Достоевский, Чехов, Толстой, но 10-й! “Как закалялась сталь” — это можно и в седьмом. И Маяковский с его “Хорошо”. Не могу врать, учить тому, что не люблю, не могу.

В Кирове выступал да в школе говорю. О горе! Помру, еще три дня язык будет болтаться. Это ведь нельзя же так — выбалтываться. За это ведь немота. Не писал вечность, все заржавело, бумаги перебираю.

Все чего-то ищу, дергаюсь, то за это хватаюсь, то за то, то звоню, ерунда пока, а не уход с работы. Пя-сатель.

 

30/I. Вчера, Бог дал, посидел над пьесой. Сегодня письма Ширикову, Гребневу, Красавину, Шумихину, Малышеву и др. Также оформлялся в СП. Битов подсел, а я с Инной Скарятиной (из секции прозы) не сказал ничего, хотя вчера привез журнал жене Владимова и сказал, что я “Армянку” списал с не читанных мною его книг об Армении. И противно же там. Залыгина встретил, зовет на совет по прозе. Вот и день. Пьесу опоздал отдать машинистке, в “Лит. Россию” не заехал, не успел. А хотел трех зайцев убить, если двух убивать запрещает пословица. Но и то — столько анкет заполнял, разве что отпечатки не требуют. Пил кофе; напротив поэт, его любовница, которой он рассказывает о жене. И мне: “Хочу описать, как мальчик впервые с женщиной”. И ей: “Это было в 14 лет”. Все вздор. Но стихи хорошие.

 

10 февраля. Ездил в “Октябрь”. Вы талантливы, резко талантливы. Резко? Отдали обратно повесть. Отдал пьесу жене Тендрякова. Говорили в коридоре. Высокая женщина, волосы гладкие, с прямым пробором.

По-прежнему школа.

В пятницу попал в милицию: не там перешел улицу.