Наш Современник, 2004 № 04

11 февраля.

Призывая меня писать позитивно, “октябристы” говорили: ведь как ужасна жизнь, которую описывает Толстой, а в XIX веке хочется жить. И еще: “Вы пишете так (“Чудеса”), будто это модель общества”. И то, и то мне не в упрек, а в награду.

Заезжал в “Молодую гвардию”, там завели пропуска, “тугамента” у меня не было, Селезнев вышел, говорили в коридоре. У него все невесело. Квартира — это долго, договор на ЖЗЛ (Достоевский) не дали. Ночью плохой сон. Монета решкой, но хочется поднять, нужны деньги, отдам дочери. Дочь не видел, но все же монета мелькнула орлом.

Вчера ночью Надя в страшном испуге разбудила меня: “В комнате кто-то читает газеты, я слышу, как листают страницы”. Темно.

 

5 марта.

Вчера был в издательстве, поэтому пропали два дня — и вчера, и сегодня. Еле ожил к вечеру. Лежал день, маялся. Обед сварил, снова лежал, так гадко вспоминать. Зачем ездил? Видеть, как мужики при деньгах и власти, писатели, жалеют на праздник женщинам? Как читают длинный приказ и непременно называют: такой-то — десять рублей, такой-то — десять рублей... Конечно, могло быть приятным то, что, встречая, говорили: вот в прошлом году!.. То есть при мне. Но не в радость — задавлена традиция, плохо. Отно­шение прежнее — холодание от начальства и пишущих, а от остальных — хорошо. О книге не спросил из гордости. Ездил сейчас на рынок по случаю завтрашнего десятилетия свадьбы, чуть не убили; у прилавков “тьмы, и тьмы, и тьмы”, за прилавками — дети гор. “Попробуйте сразиться с ними”. Цены на цветы такие, что лучше сравнить с едой. То есть на один тюльпан можно питаться неделю. Без особой роскоши, но неделю.

Представляю завтра школу. Приходили ученицы, делают доклад. Нет, не учитель я. Сядут, сядут мне на шею, точно сядут. Дух вольномыслия порхает в классе. Хорошее отношение к себе они перерабатывают в иждивенчество, потому как не привыкли.

XXV съезд кончился. Мы с Катей обедали, она побежала включить телевизор. Хлопали так долго, что чай остыл.

 

9 марта.

Прошли праздники. Надя бьется с одной несчастной пенсионеркой Марьей Поликарповной, получающей 10 рублей в месяц. Инвалид труда с войны, с подростков, работала в колхозе. В стаж колхоз не шел.

Надя рассказала о предсказании, у них на работе женщина ехала с мужем и подвезли старика. Говорили о погоде в январе, что тепло и тает. Старик сказал, что в феврале будет до — 30о (так и было). Еще сказал, что в 1985-м будет война и всех убьют. Муж и жена не поверили, старик остановил машину и, уходя, сказал: “Чтоб вы не смеялись, вот вам: у вас через час в машине будет покойник”. Они поехали дальше, подсадили голосовавшего мужчину, а он умер в машине. Повезли в больницу.

Ребятам читал В. Белова, В. Соколова, Н. Заболоцкого, Н. Рубцова и др. хороших. Пока плохо.

 

10 марта.

Сегодня вручают билет. Писательский. Это много, конечно. Как паспорт. Как партбилет. И как всегда при свершениях, замечаются потери. Брился, уже надо пробривать раза три там, где хватало одного (хотя уж и лезвия зверски импортные); уже и лысинка. А ведь и этот день при опрокинутых временах, будет на дне.

Не записываю сны, может, зря, они снятся, и все цветные, все “симво­лицкие”. Зеленое платье с накладными простыми карманами. “Ты надевала его?” — “Нет, много других, я перед ним такая свинья”. И рядом море.

А то подряд снятся “мои” дома. Одноэтажные. У реки, у леса. И сегодня как завершение темы — разрушенный дом. Только стены и чуть крыши. На карнизах остатки лепнины эпохи классицизма. “Но ведь можно же отремон­тировать?” — “Кто разрешит?” И всегда во сне вода, снежная, и тяжелый путь по берегу.

Дни, как полагается, пустые. О школе. Дети насобачились не слушать, слушая. То есть полная иллюзия, что ты владеешь умами, сеешь хоть не вечное, но разумное, доброе, — хрен-то! видимость, ни бум-бум. Проверял. И еще буду проверять. А может, заколачивание знаний через заднюю часть, как заряд в пушку, способ самый эффективный?

После обеда. Получил билет члена СП. В номере три девятки. При моем суеверии к цифрам — хорошо. Заехал к Наде на работу. Их с утра на кафедре упрекал Михалков, что методика плоха, они это знают. Вручали в СП билеты, я думал, при своих сединах, стесняться, а оказалось, что самый молодой. “Много ждем от Вас”, — сказал вручающий. А если не будет толку с публикациями, то выйду из СП не задумываясь.

Если бы все проживать с точки зрения вечности, но и эта точка размытая.

Сдирали взносы и в СП, и в Литфонде.

 

5 апреля. Уже школа. Радость учеников — единственное, что удерживает от проклятия самого себя.

В Вологде и области много выступал, раз 5—6, думая этим поправить финансы, но это утопия. Выступая, истощаюсь, даром и копеечки не получишь. Но это Вологда.

Приезжал за заказом. Надпись на могилу девочке.

Вчера шел сильный снег, сегодня развезло. В Вологде также грязь, но в Шуйском, на Сухоне белые дали. Дороги плохие, проклятие райкомовских “газиков”. Великий Устюг.

Приехал режиссер, у меня пьеса “в той же позиции”. Ух, проклятая, бросил бы, да ребят жалко.

 

8/IV. Ездил по редакциям.