Наш Современник, 2004 № 06

Не менее половины этого весомого (более 700 страниц) тома отданы суждениям о музыке, размышлениям над судьбами её творцов и тружеников в России и в мире... И — тем не менее: уже в середине 70-х годов Г. В. Свиридов делает дневниковую краткую запись, которая является одной из самых ключевых для понимания как всего его литературного наследия, так и его миросознания в целом. Он пишет:

“Н а д о б н о   понимать музыку как составную часть общей духовной жизни нации, а не как обособленное ремесло”.

(Курсив мой. —

С. З.

)

Музыка и в жизни самого Свиридова не являлась “обособленным ремеслом”. Чуть позже в той же самой своей дневниковой тетради он создаёт, можно сказать без преувеличения, совершенную “формулу вариантов” того, какое место может занимать музыка в жизни отдельного человека. Это тоже лаконичная, в четыре кратких строки, “столбцом”, как стихи, сделанная запись. Первые три варианта: “Музыка как забава. Музыка как профессия. Музыка как искусство”. Приемлемо либо заслуживает уважения и даже восхищения — но без всего этого так или иначе можно прожить. А вот последнее — то, без чего даже и дышать невозможно —   “М у з ы к а   к а к   с у д ь б а”.   Это, как мы можем видеть сегодня — сущность жизни самого Свиридова.

Мы можем явственно различить несколько фундаментальных начал, на которых зиждется система мировосприятия, заповеданная нам в этой книге, увидеть, если хотите, несколько краеугольных камней — либо опорных столпов, держащих собою здание мыслей, воззрений и чувств Георгия Свиридова. Не случайно два из этих ключевых постулатов вынесены на обложку книги — они вводят читателя в её мир, служа камертоном в её метельной, мятежной, пламенной стихии. В граж­дан­ственной патриотике крупнейшего художника русской музыки советских лет...

“Водораздел, размежевание художественных течений происходит в наши дни совсем не по линии “манеры” или так называемых “средств выражения”. Надо быть очень наивным человеком, чтобы так думать. Размежевание идёт по самой главной, основной линии человеческого бытия — по линии духовно-нравственной. Здесь — начало всего — смысла жизни!”

...Не усвоив смысла этого выстраданного свиридовского убеждения, читателю трудно будет понять, либо, по крайней мере, не всегда будет ясно, почему, скажем, композитор множество раз яростно обрушивается в своих записях на так называемую “литературную придворную оппозицию” брежневских лет, — вроде бы лично ему она ничего плохого не сделала, а он нарёк Евтушенко “литературным сексотом” и “провокатором”, хотя тот был обожаем Шостаковичем — учителем, наставником Свиридова в музыкальном искусстве; Вознесенскому же вообще даёт клеймо “сознательно грязного” поэта... Не вникнув в суть краеугольных и опорных суждений автора, касающихся именно “духовно-нравственной линии” как главного водораздела меж противоположными станами в культуре и обществе, вряд ли ощутит читатель и всю глубину того неприятия, которое неоднократно звучит в книге по отношению к опере Шостаковича “Катерина Измайлова”, поднятой на щит тою же “придворной оппозицией”, и глубину той горькой иронии, с которой автор “Отчалившей Руси” уже в конце жизни говорит о своём былом старшем товарище по композиторскому перу (хотя и восторженных строк о нём в книге тоже немало, ибо Георгий Васильевич, как мало кто, умел быть благодарным): “В 60-е годы Шостакович был музыкальным аналогом так называемой эстрадной поэзии (Евтушенко и Вознесенский)...”.