Наш Современник, 2004 № 09

“Важный урок”, которой, по Чаадаеву, дает миру Россия, ее истори­ческое задание, возложенный на нее крест состоит в том, чтобы всем своим опытом, положительным и отрицательным, опровергать мечту о сооружении в мире, духовно лежащем во зле, безблагодатного эдема; опровергать идею благополучного на Земле устроения корыстного, дичающего, глупеющего человечества — идею рая без искупления и преображения. Это тяжкий крест. Вспоминается рассказ Гаршина “Сигнал” — о том, как дорожный обходчик спасает от крушения поезд, остановив его, как флажком, носовым платком, намоченным собственной кровью.

Книга А. С. Панарина “Реванш Истории” говорит о необходимости нового человеческого типа, “типа, затребованного эпохой, а без него эпохе нет спасения. Этот тип, — продолжает автор, — больше повинуется ценностным критериям, чем критериям прагматической пользы, ведущей нас в рабство у действительности (современности)”. Такой тип человека, готовый, добавлю я, голодать, чтобы не дать погибнуть ближнему, — не утопия, придуманная прогрессом, а средство от самоубийства человечества. Он не утопия и потому, что тип этот реален, надо только очень захотеть, чтобы он мог жить, действовать и по-человечески обустроить Россию. Этот человеческий тип, руководимый совестью, а не корыстью, хорошо знаком России, он — центральный персонаж и он же, в известном смысле, автор большой русской культуры.

Книга “Реванш Истории” — явление этой культуры, она родилась в русле той фундаментальной для России мыслительной традиции — от Карамзина, Пушкина, Гоголя и Достоевского до Франка, И. Ильина и Солженицына, — которую с трогательным простодушием охарактеризовал Чаадаев: “Когда я... говорил, например, что “народы Запада, отыскивая истину, нашли благо-получие и свобод”, я только парафразировал слова Спасителя: “ищите Царства Небесного, и все остальное приложится вам”.

Это та светская традиция, аристократическая и вместе глубоко народная, которая, начиная с “Истории Государства Российского” и трагедии “Борис Годунов”, признает и утверждает — не в теоретических спекуляциях, а в исторической практике — безусловное главенство ценностных критериев над всеми другими, безусловную “стратегическую”, даже в своем роде “прагматическую”, роль человеческих ценностей в земном устроении.

Опора на такую традицию может кому-то показаться неуместной, возможно и трагикомической, в тех условиях, в какие поставлена Россия, развращаемая и уродуемая силами, стремящимися насильно вписать ее в цивилизацию погибели. Но не надо забывать о том, что наша страна — странная и неожиданная, чем она и неудобна современным цивилизаторам: “Есть великие народы”, говорит тот же Чаадаев, чьи пути “нельзя объяснить нормальными законами нашего разума, но которые таинственно определяет верховная логика Провидения. Таков именно наш народ”.

На эту веру, на эту надежду опирается в следовании высокой традиции русской мысли Александр Панарин, обдумывая и предлагая пути, на которых Россия способна, встав на ноги, помочь совести человечества в ее эсхатоло­гическом поединке с корыстью.

 

 

[1]

7

Речь, впервые произнесенная на церемонии вручения А. С. Панарину литературной премии им. А. И. Солженицына.

Владимир СМИРНОВ • "Ох, гляди, Сатин-Горький!.." (Наш современник N9 2004)

Владимир Смирнов

“Ох, гляди, Сатин-Горький!..”

(Анненский и Горький)

 

Эта заметка не претендует на полноту историко-литературных обстоя­тельств или на подробное описание взаимоотношений, взаимосвязей двух выдающихся русских художников: Иннокентия Анненского и Максима Горького. Да и отношений, в принятом смысле этого слова, не было. К тому же если значительность Горького как явления чрезвычайного осознается в России и мире уже на рубеже XIX—XX веков, то содеянное Анненским, поэтом и мыслителем, медленно “прорастало” в большом времени XX столетия. Вот почему сопоставление этих имен на протяжении почти столетия было просто-напросто невозможно. “Грандиозность” Горького, его явленность граду и миру и — некто, точнее “Никто”, как обозначил свое авторство поэт в первой и единственной прижизненной книге стихов “Тихие песни”... Подобное даже самым простецким образом связать было нельзя. Да и кто рядом с Горьким Анненский, который, по слову Ахматовой, “как тень прошел и тени не оставил”?