Наш Современник, 2007 № 07

Впрочем, в "Преданной революции" Троцкий, ставя вопрос, почему в партийной борьбе за власть победил Сталин, отвечал так: "…каждая революция до сих пор вызывала после себя реакцию и даже контрреволюцию, которая, правда, никогда не отбрасывала нацию назад, к исходному пункту… Аксиоматическое утверждение советской литературы, будто законы буржуазных революций "неприменимы" к пролетарской, лишено всякого научного содержания" [51, с. 76, 77]. То есть, и по Троцкому, суть дела заключалась не в реализации некой индивидуальной идеологии и политики вождя (напомню, подлинным автором коллективизации был все-таки не Сталин, а видный экономист, будущий академик и лауреат Ленинской премии Василий Сергеевич Немчинов), а в закономерном ходе истории после любой революции с ее атмосферой фанатической беспощадности, подозрительности и тотальной слежки друг за другом - вплоть до самоистребления.

Обычно в выражении "историю делают люди" видят отрицание фатализма, но, пожалуй, не менее и даже более существенно другое: историю делают люди, которые налицо в данный период.

Вместе с тем понятно и по-своему оправдано восприятие всего происходившего в 1930-х гг. под знаком имени Сталина - ведь порожденные объективно-историческим ходом вещей "повороты" так или иначе санкционировались генсеком. И есть прямой смысл проследить, как санкционированные им "повороты" отражали народное самосознание и - соответственно - представления о вожде в произведениях русской культуры, к примеру, в творчестве уже упоминавшегося здесь Осипа Мандельштама.

Известно, что Осип Эмильевич Мандельштам поистине благоговейно воспринимал русскую культуру и, шире, русское бытие. Еще в 1914 г. поэт, вслед за Чаадаевым, утверждал, что России присуща "нравственная свобода, свобода выбора" - "дар русской земли, лучший цветок, ею взращенный", равноценный "всему, что создал Запад в области материальной

В 1935 г. партийное руководство страны разрешило украшать новогодние - бывшие "рождественские" - елки. Более подробно об этом в: [27].

культуры"1. Притом в основе этой свободы и, соответственно, величия русской культуры лежит, по определению Мандельштама, "углубленное понимание народности как высшего расцвета личности" [33, т. II, с. 155-156].

После 1917 г. Мандельштаму казалось, что ценимая им превыше всего народная основа России не подвергнется жестокому давлению. Очевидно, именно поэтому он, в отличие от Бунина или Зинаиды Гиппиус, встретил Октябрьскую революцию если не восторженно, то достаточно спокойно. Поэт вступил в острейший конфликт с властью только во время коллективизации, которую воспринял как разрушение главнейших основ русского бытия, всеобщую космическую катастрофу, сокрушившую и народ, и природу, что нашло свое воплощение в ряде его стихотворений 1933 г., в том числе в знаменитом антисталинском памфлете "Мы живем, под собою не чуя страны…", за который он поплатился ссылкой в Воронеж.

Но вот что знаменательно: поэт, написавший предельно резкие стихи о Сталине в 1933-м, через три с небольшим года создает о том же Сталине восторженную оду "Когда б я уголь взял для высшей похвалы…".

Люди, пытающиеся представить Мандельштама ярым противником советской власти чуть ли ни с момента разгона Учредительного собрания, интерпретируют этот факт в общем-то трояко. "Ода" рассматривается ими в качестве: а) попытки, как известно, тщетной, спастись от новых репрессий; б) результата прискорбнейшего самообольщения поэта; в)псевдопа-негирика, в действительности якобы иронического.

Но тщательно работающий филолог М. Л. Гаспаров в обстоятельном исследовании "О. Мандельштам. Гражданская лирика 1937 года", прослеживая движение поэта от "Стансов" 1935 г. ("Я не хочу средь юношей тепличных…") до "Стансов" 1937 г. ("Необходимо сердцу биться…"), где, как и в "Оде", воспет Сталин, со всей основательностью доказал: во-первых, что "ни приспособленчества, ни насилия над собой в этом движении нет" [15, с. 66]; во-вторых, теснейшую связь "Оды" "со всеми без исключения стихами, написанными во второй половине и феврале 1937 года, а через них - как с предшествующими и последующими циклами, так и со всем творчеством Мандельштама" [15, с. 111-112].

Словом, "приятие" Сталина органически выросло из творческого развития поэта. В "Стансах" 1935 г. он писал:

…как в колхоз идет единоличник, Я в мир вхожу…

Не столь давно, в ноябре 1933 г., поэт говорил о коллективизации как о вселенской катастрофе, а тут очевидно определенное примирение с "колхозной" Россией. В связи с этим следует сказать об одном не вполне точном суждении М. Л. Гаспарова. По его мнению, в процитированных выше строках поэт выразил "попытку "войти в мир", "как в колхоз идет единоличник… " А если "мир", "люди"… едины в преклонении перед Сталиным, - то слиться с ними и в этом" [15, с. 88].