Наша счастливая треклятая жизнь

Став постарше, я надевала мамино платье, туфли на высоких каблуках, делала себе огромные груди из скомканной газеты и начинала играть в училку. Как-то так само собой получалось, что из доброй учительницы я очень скоро становилась злой. Сначала своих учеников (кукол) хвалила и ставила им пятерки, но такое образцовое поведение учеников и учителя мне быстро надоедало, и я меняла тактику. Появлялся какой-нибудь двоечник, на котором можно было отыграться.

В игре все очевиднее проступала жизненная правда: я покрикивала, цепляясь к любой мелочи, была строга, ставила колы, унижала, кричала, швыряя журнал на стол. Потом за нерадивого ученика вступался весь класс, и начиналась просто базарная перепалка. Мы кричали друг на друга, я вызывала родителей. С ними тоже разговор был короткий. Навалившись шуршащей бумажной грудью на стол, я начинала с душеспасительной беседы, но очень скоро входила в раж и в запале грозилась выгнать к чертовой матери родителей из кабинета, а их маленьких чудовищ — из школы. Преображаясь на минуту из училки в чьего-то отца, я выплевывала в ее адрес страшные ругательства, и та, трепеща, затихала. Снова становясь учительницей и засунув в рот карандаш, изображавший сигарету, я нервно и глубоко затягивалась и притворно рыдала от незаслуженных оскорблений.

Наигравшись вдоволь, устав как собака, я еле волокла ноги. Переодевалась, собирала несчастных разбросанных кукол и, измученная правдой жизни, садилась за уроки.

Мопассан

Я зашла к Маринке, потому что увидела у нее в палисаднике халабуду. Халабуда — это такой домик, сделанный из тряпок, которые вешались на веревки и крепились прищепками. Как только приходило тепло, у детей начиналось строительство халабуд. Туда затаскивались куклы, подушки, одеяла, еда всякая, и целый день шла взрослая самостоятельная жизнь. Кто-то был мамой, кто-то папой, кто-то дочкой.

Маринке было уже двенадцать лет. «Залезай», — пригласила она. У нее было уютненько, правда, кукол не было. Лежал матрас на продавленной раскладушке, прикрытый старым гобеленом с оленями, стояла отпитая бутылка лимонада «Дюшес», маленькая пачка с кукурузными хлопьями, а сверху, на виноградной лозе, висело небольшое зеркало. «Что делаешь?» — спросила я. «Читаю», — как-то нараспев ответила Маринка. «Что читаешь?» Маринка полезла под раскладушку и вытащила книгу. «Рассказы. Ги де Мопассан».

— В библиотеке взяла?

— Дура! Это взрослая книга. Мне квартирантка дала, она у матери стащила. Тебе такие читать рано. Ты еще маленькая.

— А ты большая?

— Большая! У меня грудь растет, а у тебя нет!

— Врешь. Покажи!

— Да на! — Маринка резво распахнула халат, и я ахнула.

На меня нагло смотрели две настоящие сисечки! Маленькие, но настоящие!

— Можешь потрогать, — предложила Маринка.

Я ткнула пальцем.

— Не так! Смотри, как надо. — И она стала сжимать и мять свои груди, соединять локти и наклоняться, чтоб они казались больше, оттягивать их за соски.

Я обалдела от того, как Маринка быстро научилась с ними обращаться, и даже зауважала ее.

— Это я делаю, чтоб быстрее росли, — облизывая пот с верхней губы, пояснила Маринка, — только, гад, больно, — кряхтела она. И успокоила меня: — Ты потом тоже намастыришься. У меня еще волосы растут. Я их в зеркало разглядываю, — с гордостью добавила подруга.

Тут хлопнула калитка и Маринка запахнулась. Во двор вошел ее брат, недавно вышедший из тюрьмы. Я заторопилась домой.

— Постой! Никому не говори, поняла?! Скажешь — пожалеешь!

— Клянусь! — сказала я и честно посмотрела Маринке в глаза.

Я бежала домой и с завистью думала: везет же людям!

Открывая нашу дверь, я закричала с порога:

— Нанка, иди сюда! Я тебе сейчас такое расскажу!..

«Горный»

В те времена, когда телевизоров почти ни у кого не было, кино в Городок привозили на машине и показывали на белом полотне. Это у нас называлось «Кино на простынке». На приезжавшего киномеханика смотрели как на бога. Городошные тащили стулья, табуретки, и прямо у окна нашего дома начиналось кино. Иногда пленка рвалась, тогда зрители возмущенно требовали сдать «кинщика на мыло». Пока пленку чинили, народ разминал ноги и курил — в «зале» курить не полагалось. После фильма механик, он же шофер, выслушивал пожелания к следующему показу и уезжал, оставив надежду на свидание через неделю.

Когда я и Нанка уже самостоятельно передвигались по городу (а это произошло очень рано), мы бежали в центр в кинотеатр «Пионер» и в сотый раз смотрели «Морозко». В первом ряду обычно сидели близнецы-дауны, брат с сестрой. Они комментировали каждый поворот сюжета и были для нас неотъемлемой частью просмотра. Приходя в зал, мы первым делом проверяли, на месте ли близнецы. Если да, сегодняшний просмотр будет удачным; если нет, в душе поселялась какая-то непонятная тревога. При их появлении кто-то обязательно срывался с места и провожал брата с сестрой на «законные» бесплатные места.