Наша счастливая треклятая жизнь

Девятилетний сипатый Витька был единственный сын у матери. Время от времени в их доме оседал рыбак, намного ее моложе. Ходил он в видавшем виды черном костюме, а прилипшая к нему рыбная чешуя сверкала на солнце, как блестки. Витькина мать носила на седых волосах газовую косынку с люрексом, в руках у нее всегда была черная дерматиновая сумка с белыми разводами от соли (продавала в ней рыбу). Витьку она любила. Над верхней губой у Витьки всегда были две желтые сопли, которые мать собственноручно утирала. «Выбей нос!» — приказывала она и тут же ловко одной рукой хватала его за нос, а другой — за шею. Витька трубно сморкался, и мать тщательно вытирала пальцы о забор.

Через несколько дней взволнованная Людка позвала меня: «Иди смотри, если мне не веришь». Мы побежали за сараи. Несколько девчонок стояли смирной кучкой, а в центре красовалась Иришка, придерживая подбородком подол платья. На ее сандалиях лежали блеклые трусы. Витька сидел на корточках и, изогнув шею, смотрел, как та не спеша раздвигает руками розовую трещину. Грязным пальцем Витька провел по ней и сунул палец себе под нос. «Фу!» — сказал он, сморщился и заулыбался. Я взяла камень и ударила ему в лоб. Появилась кровь. Все разбежались. Я испугалась. Витька медленно шел домой и сипел своими больными связками на весь двор. Маме я сказала, что Витька лазал девчонкам в трусы и я его ударила.

Пришла Витькина мать, скандалила. Мама приказала мне войти в дом и закрыла за мной дверь. Я не слышала, о чем они там говорили.

Весна

В Феодосию весна приходила рано. Земля только начинала дышать, а горы уже покрывались легким пухом первых трав. Ранние цветы были самыми красивыми. Фиалки поражали своей живучестью. Перевернешь камень, а там — целое семейство фиалок на скрюченных ножках испуганно смотрит на тебя желтыми точечными глазами. Мы с девчонками часто ходили в горы, возвращаясь с большими букетами и венками на головах. Маленькие ирисы разных цветов, карликовые пионы всевозможных оттенков, маки, левкои, гиацинты, ромашки. Были цветы, которым мы давали свои названия: вилочки, собачки, столбики, горошек, кашка… Мама нас ругала за охапки: «Какие вы ненасытные! Они же хотели жить, а вы их убили!» Ей редко нравились букеты. Она любила, когда стояло несколько фиалок или подснежников, ландышей в маленьком глиняном кувшинчике. «Много — не может быть красиво. Красота не может быть в избытке», — говорила она.

Воздух

Однажды весной я видела зеленый воздух. Прошел мощный ливень, который закончился так же внезапно, как и начался. На веранде протекла крыша, образовалась лужа. А в палисаднике ведра и тазы звенели от капель с крыш на разные лады. Папин старый верстак, стоявший в палисаднике под виноградником, набух и стал черным и блестящим, как пианино. Наши кошки, почувствовав, что стихия прошла, запросились на улицу и, отряхивая лапы, стали пробираться вдоль стены под карнизом, с любопытством втягивая носом мокрый теплый воздух.

Мы вышли на улицу и ахнули: вокруг стало зелено, как будто смотришь сквозь зеленое стеклышко. Подошли соседи и тоже стали обсуждать это необычное явление. Через какое-то время эффект улетучился, но я и сейчас помню, как было необычно красиво и как всем было весело от этого.

Около Японского сада в пруду утки. Они дерутся за хлеб, который им бросают, и селезни, отбирая добычу, клюют уток в затылок. Те не обижаются. На дальнем конце пруда замечаю несколько необычных уток, кремовых с охристым подпалом, более крупных. Может, это гуси?

Гуси

Мама не могла себе даже представить, что я не буду учиться музыке, поэтому она решила подготовить меня к поступлению в музыкальную школу. Когда-то в ней училась мама, теперь — Нанка. Настала моя очередь. Мама нажимала клавишу, и я должна была спеть эту ноту, потом я отворачивалась, и мама снова нажимала, а я должна была угадать, где она находится. Отхлопывали ритмы, были еще какие-то игры, но самое интересное и легкое — это песенки. Мы выучили «Дует ветер озорной, лает пес Буянка…» и «Гуси прилетели и на море сели, но соленую водицу гуси пить не стали». Перед прослушиванием мама спросила, боюсь ли я? А я не понимала, чего бояться, ведь это так здорово — выступать!

За столом, покрытым бархатной красной скатертью, сидели люди и улыбались. Я все сделала, как мама меня учила: нотки отгадала, ритмы прохлопала, «Буянку» спела и затянула «Гусей». А про гусей песня грустная, и у меня стали невольно наворачиваться слезы. Мужчина в очках меня спрашивает, отчего же я плачу? А я говорю:

— Гусей жалко!

— Отчего же жалко?

— Они гордые!

— Почему гордые?

— Соленую воду пить не стали!