Читаем Наше всё – всё наше полностью

Яша ШТЕРН (напористо): A как же! Ты приглядись ко всем его книжкам повнимательней. Кто у него, по-твоему, главные носители зла?

Максим ЛАПТЕВ (пожимает плечами): Ну пришельцы там… нечисть разная…

Яша ШТЕРН (торжествующе): Именно! При-шель-цы. Всякая там пришлая нечисть. У Кинга половина сюжетов на чем построена? Живут себе люди в маленьком городке, тихо-мирно. И вдруг появляется незнакомец. Приезжий. Чужак. Скрытый семит. Открывает антикварную или там бакалейную лавочку, для отвода глаз заводит торговлишку и… пропал городок с потрохами! Все жители перессорились, брат идёт на брата, сын кусает отца, сосед соседа бьёт велосипедом…

Максим ЛАПТЕВ (не слишком уверенно): Яш, по-моему, ты передергиваешь.



Яша ШТЕРН (азартно): Ничуть! Перечитай «Судьбу Иерусалима», или «Нужные вещи», или хоть «Бурю столетия» — везде примерно одно и то же. Кто там гады? Стрейкеры. Томминокеры. Лангольеры. Сами не местные, но ужасно вредные. В фильмах по Кингу это, кстати, ещё заметней. Помнишь носатого гадюку-адвоката Флешер из «Королевского госпиталя»? A как зовут дьявола-повествователя в фильме «Автострада»? Арон Квиксидлер, между прочим! Думаешь, всё это случайно?

Максим ЛАПТЕВ (с озадаченным видом): Думаешь, всё это намеренно?

Яша ШТЕРН (без малейшего сомнения): A то! Помнишь роман «Ловец снов»? Пришелец забирается в мозги к простому американскому парню и начинает ему нашептывать… Ты намёк в названии уловил? Честно, а?

Максим ЛАПТЕВ (честно): Не-а, не уловил.

Яша ШТЕРН (авторитетным тоном): Ловец снов — намёк на Фрейда. Он-то и есть главный возмутитель, завоеватель мозгов и всё такое. То же, например, и в «Регуляторах»: дух-вредитель, который вселяется в людей, не зря болтает на древнем языке, похожем на иврит.

Максим ЛАПТЕВ

(вновь пожимает плечами): Да ладно тебе, не придирайся. «Регуляторы» — просто неудачный роман. Кинг это понял в конце концов и подписался своим дежурным псевдонимом «Ричард Бахман».

Яша ШТЕРН (воздевает вверх палец): О! Спасибо, что напомнил. Смекаешь, какой у него метод? Te вещи, что получше, подписывать настоящим именем, a всякую свою коммерческую дрянь списывать на кого? Ha еврея Бахмана! Он нарочно выбрал такого козла отпущения.

Максим ЛАПТЕВ (возражает, довольно вяло): He нарочно…

Яша ШТЕРН (страстно): Нет, нарочно! Макс, дорогуша, поскреби половину нынешних ньюсмейкеров — и они окажутся тайными юдофобами. Мел Гибсон, надравшись, ругал евреев? Ругал. A Гюнтер Грасс? Вообще, оказывается, служил в СС! A любимый папа Дарьи Донцовой был кто?

Максим ЛАПТЕВ (с некоторой дрожью): Неужели сам Мартин Борман?

Яша ШТЕРН

(обличающе): Почти. Аркадий Васильев, который был общественным обвинителем на процессе Абрама Терца. И в отличие от сына Бормана, который всю жизнь замаливает грехи папаши, Донцова…



Максим ЛАПТЕВ (поспешно прерывает Яшу): Ладно-ладно, вернёмся к Кингу. Хорош он или плох, но в жанре страшилок альтернативы ему нет.

Яша ШТЕРН (трясёт головой): Есть! Есть автор, который пишет лучше и про наши страхи, и про Фрейда внутри, и про евреев. По сути, это Кинг наоборот, притом что их фамилии похожи. Он, кстати, тоже в очках, но не дылда, тоже мрачный, но с иронией… Узнал его?



Максим ЛАПТЕВ (трет лоб):

He узнал.

Яша ШТЕРН (довольно): Аллен Стюарт Кенигсберг, он же Вуди Аллен! «Кениг» — это по-немецки «король», как и «Кинг» по-английски… Эх, если бы удалось переименовать наш Калининград в Кенигсберг — в честь Вуди Аллена! Стивен Кинг лопнул бы от зависти.

ДЕЛО ПЯТОЕ

Хальт, мгновенье!



Яша Штерн и Максим Лаптев сидят в дачной беседке, увитой плющом. Сентябрь, погода ещё летняя. Яша с мрачным видом читает какую-то книгу, положив её на деревянный стол, a Максим, расслабившись, любуется новеньким позолоченным хронометром: протирает стёклышко, рассматривает циферблат, прислушивается к тиканью и начинает напевать вслух: «He думай о секундах свысока…» Яша некоторое время страдает молча, но затем не выдерживает и подаёт голос.


Яша ШТЕРН (морщась): Макс, дорогой, заткнись, умоляю! Хоть ты-то не сыпь мне соль на раны…

Перейти на страницу:

Похожие книги

Уильям Шекспир — природа, как отражение чувств. Перевод и семантический анализ сонетов 71, 117, 12, 112, 33, 34, 35, 97, 73, 75 Уильяма Шекспира
Уильям Шекспир — природа, как отражение чувств. Перевод и семантический анализ сонетов 71, 117, 12, 112, 33, 34, 35, 97, 73, 75 Уильяма Шекспира

Несколько месяцев назад у меня возникла идея создания подборки сонетов и фрагментов пьес, где образная тематика могла бы затронуть тему природы во всех её проявлениях для отражения чувств и переживаний барда.  По мере перевода групп сонетов, а этот процесс  нелёгкий, требующий терпения мной была формирования подборка сонетов 71, 117, 12, 112, 33, 34, 35, 97, 73 и 75, которые подходили для намеченной тематики.  Когда в пьесе «Цимбелин король Британии» словами одного из главных героев Белариуса, автор в сердцах воскликнул: «How hard it is to hide the sparks of nature!», «Насколько тяжело скрывать искры природы!». Мы знаем, что пьеса «Цимбелин король Британии», была самой последней из написанных Шекспиром, когда известный драматург уже был на апогее признания литературным бомондом Лондона. Это было время, когда на театральных подмостках Лондона преобладали постановки пьес величайшего мастера драматургии, а величайшим искусством из всех существующих был театр.  Характерно, но в 2008 году Ламберто Тассинари опубликовал 378-ми страничную книгу «Шекспир? Это писательский псевдоним Джона Флорио» («Shakespeare? It is John Florio's pen name»), имеющей такое оригинальное название в титуле, — «Shakespeare? Е il nome d'arte di John Florio». В которой довольно-таки убедительно доказывал, что оба (сам Уильям Шекспир и Джон Флорио) могли тяготеть, согласно шекспировским симпатиям к итальянской обстановке (в пьесах), а также его хорошее знание Италии, которое превосходило то, что можно было сказать об исторически принятом сыне ремесленника-перчаточника Уильяме Шекспире из Стратфорда на Эйвоне. Впрочем, никто не упомянул об хорошем знании Италии Эдуардом де Вер, 17-м графом Оксфордом, когда он по поручению королевы отправился на 11-ть месяцев в Европу, большую часть времени путешествуя по Италии! Помимо этого, хорошо была известна многолетняя дружба связавшего Эдуарда де Вера с Джоном Флорио, котором оказывал ему посильную помощь в написании исторических пьес, как консультант.  

Автор Неизвестeн

Критика / Литературоведение / Поэзия / Зарубежная классика / Зарубежная поэзия
Эволюция эстетических взглядов Варлама Шаламова и русский литературный процесс 1950 – 1970-х годов
Эволюция эстетических взглядов Варлама Шаламова и русский литературный процесс 1950 – 1970-х годов

Варлам Шаламов прожил долгую жизнь, в которой уместился почти весь ХX век: революция, бурная литературная жизнь двадцатых, годы страданий на Колыме, а после лагеря – оттепель, расцвет «Нового мира» и наступление застоя. Из сотен стихов, эссе, заметок, статей и воспоминаний складывается портрет столетия глазами писателя, создавшего одну из самых страшных книг русской литературы – «Колымские рассказы». Книга Ксении Филимоновой посвящена жизни Шаламова после лагеря, его литературным связям, мыслям о том, как писать «после позора Колымы» и работе над собственным методом, который он называл «новой прозой». Автор рассматривает почти тридцатилетний процесс эстетической эволюции В. Шаламова, стремясь преодолеть стереотипное представление о писателе и по-новому определить его место в литературном процессе 1950-1970‐х годов, активным участником которого он был. Ксения Филимонова – историк литературы, PhD.

Ксения Филимонова

Биографии и Мемуары / Критика / Документальное