Нашествие

Мать посмотрела на чёрную чащу леса. Послушала привычные ночные звуки: шорохи, щёлканье, уханье. Волков, говорят, развелось — страсть. Ну да говорят также: волков бояться — в лес не ходить. А куда ж тогда прикажете податься бедной вдове да с тремя дочерьми на выданье?

В темноте тихонько воркотал ручеёк.

— Ну что сидите? — поторопила мать. — Михайла, мне всё нравится. Распрягай!

Старый кучер Михайла, их единственный крепостной, и так уж выпрягал крепенького мохнатого конька, их единственную живность. Без распоряжений отвёл конька по другую сторону, спутал ему на ночь ноги. Сам бросил тулуп под дубом, чтобы своим присутствием не смущать барыню и барышень. Стал раскладывать себе костерок. Вечерняя процедура была давно привычна им всем.

Сёстры по очереди спрыгнули с подножки, поднимая подолы: Катя, Елена, Лиза. Ноги сразу намокли от росы.

— А волки? — спросила Катя.

Елена вместо ответа, высоко поднимая над травой босые мокрые ноги, пошла к ручью.

За ней — Лиза со старинным сафьяновым несессером в руках.

Кате не оставалось ничего, как вздохнуть и пойти следом.

— Унизительно, — согласилась Елена, поболтала зубной щёткой в ручье, передала Кате, которая, ёжась, плескала в лицо холодную воду:

— А что делать? Замужество — единственный путь из… всего этого.

— Нищеты, назови как есть. — Катя окунула щётку в зубной порошок, принялась водить по зубам.

— Не только. А вообще, — поправила её Елена.

— Но ведь ты сама сказала: господин Егошин — противный, — возразила Лиза, остановив щётку в волосах.

— Ты чесаться закончила? — протянула руку Елена.

Лиза вынула щётку — подала сестре. Разобрала волосы на три пряди, стала закидывать их, плести косу.

— Противный. Но он хорошая партия, — расчёсываясь, пояснила Елена. — Что ж делать? Остальные выборы хуже.

— Какие остальные?

— Будто у незамужних их много. Монастырь. Или в гувернантки идти. Или приживалкой.

— Да, ужасно. — Катя сполоснула зубную щётку — протянула Лизе. — Тут и за козла пойдёшь.

— Я целовалась с ротмистром Савельевым, — сообщила та.

Сёстры разом обернулись:

— И как?

Вместо ответа Лиза принялась остервенело возить по зубам щёткой.

— Ротмистр Савельев тоже противный? — спросила Елена.

Катя закатила глаза:

— Мама говорит, у него сто душ крестьян. И жалованье. И он лоботряс.

— Так противный или нет?

— Твоя очередь.

Та не спешила взять.

— Лиза!

— А?

— Что ты почувствовала, когда с ним целовалась?

Лиза задумалась. Подняла глаза вверх. На хвостатую звезду. Потом на сестёр. И честно ответила:

— Ничего. Абсолютно ни-че-го.

— Врёшь ведь.

Старшие сёстры обвёртывали косы вокруг головы, убирая на ночь. Лиза задумчиво возила щёткой по зубам. Пока Катя не отняла её. Быстро поболтала в ручье, стряхнула. Сунула в несессер. Застегнула.

Сёстры полезли обратно в карету.

Мать уже разложила там постель.

— Ноги какие холодные… Да не брыкайся, смирно лежи, — ласково ворчала. — Ну скорей же, скорей.

Карета была, верно, старая и громоздкая. Но, как в старину любили, просторная. У всех недостатков есть обратная сторона. Все четверо легли рядком. Натянули одеяло.

Некоторое время все четверо лежали в темноте с открытыми глазами. Дышали, притворяясь, что спят. Каждая думала о своём. Каждой было о чём.

Папенька помер зимой. С квартиры согнали весной. Сейчас было лето. Потом настанет осень. За ней — зима.

Но вскоре дыхание из притворно сонного стало сонным по-настоящему.

Лиза села.

Она услышала, как за окном переругиваются. Ругались шёпотом. Ругался Михайла. С бабой. Голос незнакомый. Лиза разобрала своё имя: «Лизавет Ванну будить не стану! Нет! Сгинь, сказал! Ещё на нас беду притянешь. Пошла отседа на хер!»

Бесшумно, никого не толкнув, Лиза выползла из-под одеяла. Она уже знала, как надо открывать дверь, чтоб не скрипнуть. Та и не скрипнула. На подножку не встала — та заскрипела бы, как ни вставай. Спрыгнула сразу в траву.

— Что такое, Михайла? — шепнула.

Тот обернулся:

— Барышня! Ну вот. — Разозлился на бабу, ещё тише ей шепнул: — Разбудила, стерва окаянная. Сказал же те по-хорошему: на хер пошла.

Лиза во все глаза глядела: баба была незнакомая. А впрочем, в темноте да в платке на волосах поди разбери.

— Как вас зовут?

— Агриппиною… Грушей то есть, барышня.

Кучер ворчал:

— Вот, Лизавета Иванна, народ какой. Наглый. Одному помогли, другого пожалели. Так уже молва пошла. Набежали, как тараканы.

— Если Груше нужна помощь, то надо постараться ей помочь, Михайла. Что такое? — повторила Лиза.

Михайла только рукой махнул. Отвернулся. Но не ушёл.

— Вы больны, Груша?

Та испуганно глянула на Михайлу.

— Михайла, не мог бы ты отойти, — терпеливо напомнила Лиза, — надо уважать чужую стыдливость.

— Не могу, барышня.

Она удивилась.

— Не просите, барышня. Не отойду. Нет и нет.

Лиза возмутилась. Обычно Михайла сам понимал и проявлял деликатность, особенно когда дело шло о… Вдруг Груша сказала:

— Не надо, барышня. Пусть. Мне стыда давно нет.

И задрала рубашку.