В рамках предсъездовской кампании произошел и вброс первой «бомбы» «политического завещания». Сделано это было хитро. Фотиева, заведующая секретариатом Ленина, сообщила вдруг Сталину, что у Троцкого имеется письмо вождя, предназначенное для съезда. Запросили Льва Давидовича, почему он не проинформировал Политбюро о существовании столь важного документа? Он развел руками — дескать, не знал, для кого и для чего предназначалось письмо. То ли для публикации, то ли для узкого круга, воля Ленина на этот счет выражена никак не была. Поэтому просто положил документ в папочку до выяснения. Но это было отнюдь не «Письмо к съезду», как порой представляется в исторической литературе, это была статья «К вопросу о национальностях и „автономизации“». Сперва была запущена только она
[540].Политбюро ознакомилось. И оказалось… в полном тупике. Работа была антисталинской, но по своей сути совершенно нелепой. Тем более в обстановке апреля 1923 г., когда и проект «автономизации», и «грузинское дело» давно были вчерашним днем. Спорили и рядили, что же делать с документом. Однако Фотиева подтверждала, будто это писалось для съезда. И было решено все же огласить работу. Но не на пленарном заседании, а на заседаниях по фракциям. Смысл подобной оговорки был в том, что статья доводилась только до делегатов съезда и оставалась секретной для гостей, представителей иностранных компартий и журналистов — которые допускались на пленарные заседания. И «бомба» не сработала. Протоколы и резолюции свидетельствуют, что ленинская работа вызвала отнюдь не возмущение «шовинизмом» Сталина и Дзержинского, а немалое удивление. Тем, что вновь поднимались проблемы, которые уже были преодолены. Нападки на Сталина и Дзержинского выглядели непонятными и необоснованными. Совершенно неожиданным для делегатов стал русофобский тон статьи. А уж тем более поощрение национализма «малых наций» — в партии такого никогда не допускалось. Общее впечатление примерно соответствовало словам Сталина:
«Это не Ленин говорит, это его болезнь говорит».
Иным образом объяснить статью не получалось.
Поэтому обсуждение работы Ленина в ходе съезда стало лишь эпизодом, смысла которого многие и не поняли, настолько он выглядел лишним, выпадающим из главного контекста событий. В троцкистской литературе позже внедрялась версия о триумфе Льва Давидовича. Мол, доклад его по рангу был третьим, но Троцкий сумел его сделать главным. Что ж, он был непревзойденным оратором и из своего доклада действительно сумел сделать «конфетку». Но рабочие материалы и протоколы съезда показывают, что какого-либо глобального резонанса эта «конфетка» не вызвала. И не могла вызвать. Ведь основную массу делегатов составляли партийные работники среднего звена, недавние военные, бывшие работяги. В экономических проектах, терминах, стратегических вопросах развития хозяйства они ничего не понимали. Впрочем, как и в политических тонкостях. Для них вся политика и экономика выражались сугубо в персональной плоскости — «кто»? За кем надо идти, кого слушать, кто им будет давать указания о дальнейших действиях?
И XII съезд стал триумфом отнюдь не Троцкого, а Сталина. Как по своим человеческим качествам, так и в роли руководителя он оказывался для партийной массы предпочтительнее Льва Давидовича с его высокомерием, позерством, «бонапартистскими» методами. Не мог не сыграть свою роль и «национальный вопрос». Русские коммунисты, конечно же, горячо поддерживали «интернационализм». Но на деле-то неужели им нравилось засилье «интернационалистов» и затирание русских кадров, их самих? Сталин в данном отношении выступал антитезой Троцкому. Коли уж на то пошло, даже оглашение работы Ленина «К вопросу о национальностях и „автономизации“», где Иосиф Виссарионович клеймился за «великорусский» шовинизм, могло лишь прибавить ему сторонников среди русских партийцев. Он получил мощную поддержку делегатов. И если прежде он оставался только высшим партийным функционером, который обеспечивал работу аппарата в отсутствие Ленина, то именно XII съезд сделал Сталина лидером «номер один» партии и государства.