Наши в ТАССе

Сегодня на ТАСС был совершён артналёт.

Комсомольский.

Проверяли приход-прибег в службу доблестных труженичков пера.

Я прожёг мимо бдительных комсомолюг в 8.35, Сева – в 8.58, Мила Панченко – в 8.59.

Влетела, на последних силах добрела до своего стола и замертво рухнула на стул и на стол. Судорожно дыша, кое-как пришла в себя.

– Это ужас! – заговорила Мила. – Со мной по-божески ещё обошлись. А парня – бежал за мной – тормознули. «Извините за внимание, – вежливо цедят сквозь зубы. – Ваше удостоверение!» Берут удостоверение и что-то начинают записывать в свой талмуд. Парень взбешён. Кричит: «Ну чего записывать? Чего? Так ещё ж нет девяти! Объяснитесь!» – «Если начнём объяснять, вы точно опоздаете! Идите быстрей». А у следующего за ним мужика отобрали удостоверение: шли первые секунды десятого часа. Ну не хамство?

– Не понимаю этой жестокой бдительности, – пускается в рассуждения Сева. – За-чем? Абсолютно никому не интересно, что от такого обращения пропадает настроение, не хочется работать. День без дела, зато прилетай к девяти! За-чем? Чтоб ровно в девять, без опоздания, человек шёл в коридор покурить? Это и вся цель всего этого артналёта? На курение мы могли бы делегировать лишь Аккуратову, она одна у нас в отделе курит. Так её всё нет. Придёт часа через два, когда бдительные разбегутся к своим кормушкам. Её такого царского опоздания никто не заметит, она будет в ангелочках…

Входит Ржешевский.

– Погорел я, братове… Вырвали пропуск. Опоздал на десять минут! «Спасибо за беспокойство!» – поблагодарил я их. «Пожалуйста! Пожалуйста! – отвечают. – И не держите на нас сердца. Мы не какие-то тут кастраты. Мы живём вашими молитвами. Молимся за каждого опоздавшего…». Я с подковырой: «Наверное, у вас на коленях мозоли?»– «У нас нашиты на коленях подушечки». – «Однако вы ушлые рационализаторы!»

– Самое занятное, – подал голос еле отдышавшийся Бузулук, – комсомольцы на тринадцать минут завалили замгендира Вишневского. Они у него тоже вырвали пропуск?

Этого никто не знал.

Как Севка и обещал, Татьяна появилась ровно в одиннадцать.

– Здрасьте, Татьяна Валентиновна! – с ядовитой улыбкой поздоровался Севка. – С опозданьицем вас? У вас ничего не вырвали?

– А кто и что должен был у меня вырвать? – подивилась Татьяна.

– Видали! На два часа опоздала и – ничего! А люди на секунды пришли на работу после девяти – остались без удостоверений! Ползай теперь по высоким кабинетам на брюхе… Оправдывайся… Почему ты сегодня опоздала?

– Сев, ты не поверишь, до каких глупостей докатилась эта дурочка из переулочка! – хлопнула себя Татьяна по груди. – Умер У Тан.[277] Я и намечтала, что именно мною его заменят. Но сегодня уже объявили, что на его место сунули какого-то австрияка! Я всё ждала, что меня не обойдут. Да обошли! Как только узнала я это по радио – сразу поехала сюда.

– Спасибо! Уважила!

– А у вас, Сев, посмотрю, нет даже сегодняшних газет.

– У нас горе, Таньк… Оплакиваем облаву тассовских комсомольцев на опоздунов. Некогда было прогуляться в секретариат за газетами.

– Пойду-ка я прогуляюсь в этот секретариат, – сказала Татьяна и вышла.

Скоро она сидела в коридоре за столиком. Курила и просматривала газеты.

Первым это заметил Молчанов и доложил нашему ёбществу:

– Какая наглость! Эта фенечка сидит на газетах и читает. Прочитала – суёт назад под свой банкомат.[278] Прочитала – опять под банкомат! Я придумал, как снять эту курицу с гнезда, – и дуря заорал, приоткрыв дверь: – Аккуратова! Тебе твой законный грек звонит!

Татьяна кинулась к телефону.

Валька рванулся ей навстречу, сгрёб газеты и вальнул Севке на стол.

В газетах ничего интересного. Марину зацепило лишь одно:

– А Солженицын всё-таки был на похоронах Твардовского. Хотя они и в контриках… Шикарно был одет… Конечно, за такими спинами будешь шикарничать. Его спина – Ростропович.

– Конечно, – грустно сказал Севка, надо бы сегодняшний день объявить днем ударной работы. Но не хочется, раз так нас шмонают.

И снова шелестят все газетами.

– Прибежал Медведев:

– Я стойко приветствую, – вскинул он руку, – передовой народ краснознамённой редакции!

– О! – обрадовалась Татьяна. – Явление Христа народу!

– У вас свежо! – говорит Медведев. – А Ермакова твердит, что у Татьяны одежда воняет табачищем. Ничего подобного. Зато вот у нас! Рождественская, Иванов смолят в две трубы! Но это ещё ничего. А у Колесова… Вот где куриловка! Захожу – его не видно. Одни глаза блестят.

– К нам, – пожаловался Севка, – забегает одна чадящая труба. Жена бывшего парторга Новикова Лидуня. Я спрашиваю, тебе муж разрешил открыто курить?[279] Как парторг спит с такой пепельницей в одной постели? Он же чистюля и запаха сигарет не выносит. Смеётся: «Спроси у него. Ко мне у него претензий нет».

– Я вот чего пришёл, – сказал Медведев. – Другие редакции заваливают наш выпуск заметками. Выпуск плавает брассом. Но почему нету ваших заметок?

– У нас траур, – печально покачал головой Севка. – Оплакиваем успешный отлов опаздывающих комсомолятами.