Наши за границей

— Гдѣ-же хваленая парижская ѣда-то? — спрашивалъ Николай Ивановичъ послѣ обѣда, допивая остатки краснаго вина. — Взяли за обѣдъ по шести французскихъ четвертаковъ, что, ежели перевести на наши деньги, составляетъ по курсу два рубля сорокъ копѣекъ, а ей-ей, я ни сытъ, ни голоденъ. А у насъ въ Петербургѣ за два рубля у Донона такъ накормятъ, что до отвалу. А здѣсь я, ей-ей, ни сытъ, ни голоденъ. Ты знаешь, послѣ обѣда я всегда привыкъ всхрапнуть, а послѣ этого обѣда мнѣ даже спать не хочется. Эхъ, съ какимъ-бы удовольствіемъ я теперь поѣлъ-бы хорошихъ свѣжихъ щей изъ грудинки, поросенка со сметаной и хрѣномъ, хорошій-бы кусокъ гуся съ яблоками съѣлъ. А здѣсь ничего этого нѣтъ, — ропталъ онъ. — Мало ѣдятъ французы, мало. Вѣдь вонъ сидитъ французъ… Онъ сытъ, по лицу вижу, что сытъ. Сидитъ и въ зубахъ ковыряетъ. Хлѣба они съ этими обѣдами уписываютъ много, что-ли?! Помилуйте, подаютъ супъ и даже безъ пирожковъ. Гдѣ-же это видано! Да у насъ-то въ русскомъ трактирѣ притащитъ тебѣ половой растегай, напримѣръ, къ ухѣ, такъ ты не знаешь, съ котораго конца его начать — до того онъ великъ. Донышко артишоковъ подали сегодня и десятокъ зеленыхъ горошинъ. Ну, что мнѣ это донышко артишоковъ! У насъ пятокъ такихъ донышекъ на гарниръ къ мясу идутъ, а здѣсь за отдѣльное блюдо считается. Къ мясу три вырѣзанныя изъ картофеля и зажаренныя спички подали — вотъ и весь гарниръ. А у насъ-то: и картофель къ говядинѣ, и грибы, и цвѣтная капуста, и бобы, и шпинатъ. Ѣшь — не хочу. Спросить развѣ сейчасъ себѣ цѣлую пулярдку? Ей-ей, я ѣсть хочу.

— Да полно тебѣ! Послѣ театра поѣшь, — отвѣчала Глафира Семеновна. — Для твоей толщины впроголодь даже лучше быть. Расплачивайся скорѣй. За обѣдъ, да поѣдемъ домой. Мнѣ нужно переодѣться для театра. Вѣдь ужъ навѣрное у нихъ въ Парижѣ хоть въ театрѣ-то бываетъ нарядная публики.

— Попробуемъ завтра еще въ какой-нибудь ресторанъ сходить. Неужто у нихъ нѣтъ ресторановъ, гдѣ хоть дорого дерутъ, да до отвалу кормятъ! Ну, возьми восемь франковъ за обѣдъ, десять, да дай поѣсть въ волю! — сказалъ Николай Ивановичъ и крикнулъ:- Гарсонъ! Комбьянъ? Заплативъ по счету, онъ поднялся съ мѣста и глядя на слугу, проговорилъ, отрицательно потрясая головой:

— Не бьянъ вашъ дине. Мало всего… Пе… Тре пе… Рюссъ любитъ манже боку… Компрене? Глаша, переведи ему.

— Да ну его! Пойдемъ… — отвѣчала Глафира Семеновна и направилась къ двери ресторана.

XLVIII

По афишкѣ представленіе въ театрѣ Эдемъ было назначено въ восемь часовъ. Супруги подъѣхали къ театру безъ четверти восемь, но подъѣздъ театра былъ еще даже и не освѣщенъ, хотя около подъѣзда уже толпилась публика и разгуливалъ городовой, попыхивая тоненькой папироской caporal. Николай Ивановичъ толкнулся въ двери-двери были заперты.

— Кескесе? Ужъ не отмѣнили-ли представленіе, — обратился онъ къ женѣ.

— Да почемъ-же я знаю! — отвѣчала Глафира Семеновна.

— Такъ спроси у городового.

— Какъ я спрошу, если я по-французски театральныхъ словъ не знаю. Впрочемъ, около театра толпится публика, — стало быть, не отмѣнили.

— A можетъ быть, она и зря толпится. Вѣдь вотъ мы толпимся, ничего не зная.

Входныхъ дверей было три. Николай Ивановичъ подошелъ къ другой двери, попробовалъ ее отворить и сталъ стучать кулакомъ. Изъ-за дверей послышался мужской голосъ.

— Qu'est-ce que vous faites là? Ne faites pas de bêtises.

— Fermé, monsieur, fermé…- послышалось со всѣхъ сторонъ.

— Знаю, что фермэ, да пуркуа фермэ?

— On ouvre toujours à huit heures et quart. Il faut attendre… — отвѣчалъ городовой.

— Въ восемь съ четвертью отворяютъ, — перевела Глафира Семеновна.

— Какъ въ восемь съ четвертью?! На афишѣ сказано, что представленіе въ восемь часовъ, a отворяютъ въ восемь съ четвертью! Мудрено что-то.

— Городовой говоритъ. Я съ его словъ тебѣ отвѣчаю. Но странное дѣло, что y подъѣзда жандармовъ нѣтъ и всего только одинъ городовой стоитъ.

Пришлось дожидаться на улицѣ, что было очень непріятно, такъ какъ пошелъ дождь, a Глафира Семеновна была въ нарядномъ шелковомъ платьѣ, въ свѣтлыхъ перчаткахъ, въ хорошей ажурной шляпкѣ съ цвѣтами. Николай Ивановичъ раскрылъ надъ ней зонтикъ и бранился.

— Вотъ безобразіе-то! Пріѣхали за четверть часа до представленія, a еще и въ театръ не пускаютъ, — говорилъ онъ и прибавилъ:- Да нѣтъ-ли тутъ какого-нибудь другого подъѣзда? Можетъ быть, это подъѣздъ для галлереи, для дешевыхъ мѣстъ? Глаша, ты-бы спросила у городового.

— Пе тетръ иль я энъ отръ портъ? — обратилась Глафира Семеновна къ городовому, но получила отрицательный отвѣтъ и передала объ этомъ мужу.

— Странно, что даже на извозчикахъ никто не подъѣзжаетъ, — продолжалъ удивляться Николай Ивановичъ.

Публика, являющаяся пѣшкомъ и подъ зонтиками, все прибывала и прибывала. Мужчины являлись съ засученными снизу у щиколокъ ногъ брюками. Тѣ, которые явились къ театру до дождя, принялись также засучивать брюки. Всѣ старались стать подъ небольшой навѣсъ подъѣзда, а потому тѣснота усиливалась.

— Береги брилліантовую брошку, Глаша, а то какъ-бы не слизнули, — замѣтилъ женѣ Николай Ивановичъ.