Наши за границей

За Мюнхеном Глафира Семеновна стала испытывать кондукторов в знании русского языка, задавая им разные вопросы по‑русски, но кондуктора не понимали. Николай Иванович делал то же самое с прислугой, разносящей по станционным платформам пиво и закуски, и, наконец, достиг благоприятного результата.

– Эй! Пиво! Сюда! – крикнул он кельнеру.

И кельнер, поняв его, подскочил со стаканами пива к окну вагона.

– Глаша! Глаша! Смотри… Начали уж понимать! – радостно воскликнул Николай Иванович и спросил кельнера, принимая от него стакан: – Брат, славянин?

– Nein, gnädiger Herr, – отрицательно покачал головой кельнер.

Николай Иванович взглянул ему в лицо и тут же убедился в праздности своего вопроса. По горбоносому типу лица, крупным красным губам и вьющимся волосам самый ненаблюдательный человек мог заметить, кто это.

– Иерусалимский дворянин! Иерусалимский дворянин, а я его за брата‑славянина принял, – бормотал Николай Иванович.

Супруги ехали по Баварии, но вот пришлось переезжать баварскую границу и въезжать в австрийские владения. На границе таможня, и в ней пришлось просидеть около часу, пока чиновники осматривали вагоны. Впрочем, на станции был отличный буфет, где супруги могли пообедать за табльдотом.

– Без телеграммы дали пообедать, хоть и немцы, – заметила Глафира Семеновна, вспоминая случай в Кенигсберге, где их не пустили за табльдот из‑за того, что они заранее не уведомили телеграммой, что будут обедать на этой станции.

– Еще бы… Здесь совсем другие порядки.

Прислуживающий супругам кельнер оказался поляком и действительно кое‑какие русские слова понимал, хотя по‑русски и не говорил. Принимая в расплату за обед немецкие марки, он перевел их на гульдены и, мешая в свою речь польские слова, кое‑как объяснил супругам, чтобы они наменяли себе австрийских денег, и привел еврея‑менялу. Хоть и не без особенного труда, но супруги все‑таки поняли, в чем дело, и в руках их в первый раз появились бумажные гульдены. Николай Иванович долго рассматривал их недоверчиво и сказал жене:

– Ассигнации уж пошли на манер русских. Как бы не надул… Хорошо ли? Верные ли? – обратился он к кельнеру.

– Добро, добро, пан, – утвердительно кивнул тот.

Вечером супруги приехали в Вену.

Не говорят, но понимают

Давка и толкотня царствовали на вокзале, когда супруги приехали в Вену. Из окон вагона виднелась толпящаяся на платформе публика, и дивное дело, большинство ее было евреи: евреи длиннополые и евреи короткополые, евреи в цилиндрах и шляпах котелками и евреи в картузах, евреи с сильными признаками пейсов и евреи со слабыми признаками пейсов. Даже добрая половина нарядных женщин отличалась семитическими горбатыми носами и крупными сочными губами. Поезд еще не остановился и, медленно катясь, шел мимо платформы, а уж в купе второго класса появился тоненький юркий еврейчик в шляпе котелком, с тощей, щипаной бородкойклином, в красном галстуке, в кольцах с цветными камушками на грязных руках, расшаркивался перед супругами, кланялся и совал в их руки адрес гостиницы, приговаривая по‑немецки:

– Отель первого ранга… В лучшей части города. Цены дешевые… Завтраки, обеды и ужины по умеренным ценам… С извозчиком можете не торговаться… Багаж со станции получим в две минуты. – Говорил он без умолку, вертелся и то и дело приподнимал шляпу.

– Глаша! Что он бормочет? – спросил жену Николай Иванович.

– Да кто ж его разберет, – отвечала та. – Кажется, гостиницу предлагает.

Еврейчик, заслыша русскую речь и видя, что его не понимают, заговорил на ломаном французском языке.

– Прочти хоть, что на карточке‑то стоит, может быть, адрес и понадобится, – продолжал Николай Иванович, принимая от еврея карточку и передавая ее жене.

– Ну его… Не желаю я с жидами возиться.

Еврейчик, видя, что и французская его речь остается без ответа, заговорил по‑польски.

– Да мы русские, русские, – отвечала наконец Глафира Семеновна, улыбаясь. – Руссен вир, и ничего нам не надо.

– Ach, hoch achtung wolle, Madame! – вздохнул еврейчик. – Как жалко, что я не говорю по‑русски! Я говорю по‑немецки, по‑французски, по‑польски, по‑венгерски, по‑чешски, по‑хорватски, по‑сербски, но русского языка я, к несчастью, не знаю. Доставьте случай услужить вам гостиницей, и я представлю вам поляка, говорящего по‑русски, – бормотал он по‑немецки.

– Нихт, нихт… Ничего нам не требуется, – отмахнулся от него Николай Иванович.

Поезд остановился, появился носильщик в серой куртке, которому супруги поручили свои подушки и саквояжи, и с ним вместе вышли из вагона, но еврейчик не отставал. Он уже прыгал около носильщика и бормотал что‑то ему.

– Экипаж прикажете? – спросил супругов носильщик.

– Я, я, экипаж, – отвечала Глафира Семеновна. – Вир им готель.

У подъезда вокзала носильщик поманил извозчика. Еврейчик продолжал тереться и около извозчика, даже подсаживал супругов в экипаж.

– Да не надо нам, ничего не надо, – отпихнул его Николай Иванович.

За толчок еврейчик низко поклонился и заговорил что‑то извозчику по‑немецки.

– В какую же гостиницу мы едем? – задал жене вопрос Николай Иванович.