Наши за границей

– Верно, верно. А вид у него совсем разбойницкий: шляпа с самыми широкими полями, на плечах какая‑то накидка… Ну, одним словом, точь‑в‑точь как ходят разбойники в здешних заграничных землях.

Николай Иванович в раздумье чесал затылок.

– А уж потом ты его не видала, этого разбойника? – спросил он жену.

– Да где же видеть‑то, ежели мы с тех пор нигде не останавливались? Поезд уже с час летит, как птица.

– Бодрись, Глаша, бодрись… Теперь кто взглянет к нам в купе – сейчас будет видеть, что мы вооружены, что мы приготовившись. Тоже ежели и разбойник увидит револьвер, так еще подумает: нападать или не нападать.

– Ты уж, пожалуйста, только не спи, – упрашивала жена.

– Какой тут сон! До сна ли мне теперь?

У двери с наружной стороны кто‑то закопошился, что‑то звякнуло, блеснул огонек. Николай Иванович вздрогнул. Глафира Семеновна побледнела и забормотала:

– Господи, спаси и помилуй! Возьми, Николай Иваныч, револьвер хоть в руки. Возьми скорей.

Николай Иванович протянул руку к револьверу. В это время спустилось стекло купе, и в отворенное окно показалась голова кондуктора.

– Bitte Fahrkarten, mein Herr[1], – проговорил он.

Николай Иванович, держа в одной руке револьвер и как бы играя им, другой рукой подал кондуктору билеты и не сводил с него глаз. Кондуктор покосился на револьвер и пробормотал:

– Jetzt können Sie bis Verniers ruhig schlafen[2].

– Видишь, видишь, какая подозрительная рожа! – заметила Глафира Семеновна.

– Действительно подозрительная, – согласился Николай Иванович.

Разбойник

Беспокойство супругов о том, что они могут быть ограблены в купе разбойниками, все усиливалось и усиливалось и, наконец, дошло до крайних пределов, когда во время минутной остановки на какой‑то станции дверь купе отворилась и в ней показалась гигантская фигура с дымящейся короткой трубкой во рту, в широкополой шляпе с тетеревиным пером, в венгерке и с охотничьим кинжалом за поясом. Фигура в одной руке держала серый непромокаемый плащ, а в другой – ружье в чехле. Глафира Семеновна пронзительно взвизгнула и инстинктивно бросилась от фигуры к противоположной двери купе. Отскочил к другой двери и Николай Иванович, забыв даже захватить лежавший на диване револьвер. Он был белый как полотно и силился отворить изнутри дверь, чтобы выскочить из купе, но дверь была заперта снаружи.

– Кондуктор, хер кондуктор! – закричал он не своим голосом, но глас его был гласом вопиющего в пустыне; фигура влезла в купе, захлопнула за собою дверь, и поезд снова помчался. Глафира Семеновна тряслась как в лихорадке, на глазах ее были слезы. Она жалась к мужу и шептала:

– Разбойник… Тот самый разбойник, который уже заглядывал к нам в купе на одной из станций. Что нам делать? В случае чего я буду бить стекла и кричать.

Фигура «разбойника» заметила, что она напугала супругов, и, вынув изо рта трубку, рассыпалась в извинениях, мягко заговорив по‑немецки:

– Bitte, entschuldigen Sie, Madame, dass ich Ihnen gestört habe. Bei uns is Coupe ist furchterlich besetzt[3].

Супруги ничего не поняли и молчали.

– Вы спали и испугались? – осведомилась фигура по‑немецки и прибавила: – Да, я так внезапно вошел. Пожалуйста, извините и успокойтесь.

Ответа не последовало. Супруги не шевелились. Фигура не садилась и продолжала по‑немецки:

– Пожалуйста, займите ваши места.

– Глаша, что он говорит? Он денег требует? – спросил Николай Иванович жену. – Ежели что – я выбью стекло и выскочу…

– Нет… не знаю… Он что‑то кланяется, – отвечала та, заикаясь.

– Вы русские или поляки? Вы не говорите по‑немецки? – не унималась фигура, услыша незнакомый говор супругов и не получая от них ответа. – Ах, как жаль, что вы не говорите по‑немецки!

И фигура стала приглашать их садиться жестами. В это время Николай Иванович заметил у бедра фигуры двух висящих вниз головами убитых диких уток и, сообразив, приободрился и проговорил жене:

– Кажется, это не разбойник, а охотник. Видишь, у него утки…

Отлегло несколько от сердца и у Глафиры Семеновны, и она, пересилив страх, отвечала:

– А не может разве разбойник настрелять себе уток?

– Так‑то оно так… Но смотри… У него лицо добродушное, даже глупое.

– Тебе кажется добродушным и глупым, а мне страшным. Пожалуйста, будь наготове и не спускай с него глаз. Где же твой револьвер? – вспомнила она.

– Ах да… – спохватился Николай Иванович. – Вон револьвер, лежит на диване около того окошка.

– Воин! В минуту опасности забыл даже и о револьвере.

– Что я поделаю с этим револьвером супротив его ружья! – шептал Николай Иванович.

– Да ведь у него ружье в чехле.

– В чехле, да заряжено, а ты ведь знаешь, что мой револьвер без патронов.

– Все‑таки возьми его в руки… Ведь никто не знает, что он незаряжен. Возьми же.

– Я, Глаша, боюсь подойти. Смотри, у этого черта какой нож за поясом.

– Так ведь и у тебя есть ножик. Куда ты его задевал?

– Я, должно быть, впопыхах уронил его под скамейку.

– Ах, Николай Иваныч! Ну можно ли на тебя в чем‑нибудь понадеяться! Ты хуже всякой женщины.

– Да ведь я, душечка, в военной службе никогда не служил.

– Подними же ножик.