Наши за границей

– Где тут искать! Я, душенька, боюсь даже и наклониться. Я наклонюсь, а этот черт как хватит меня!.. Нет, уж лучше так. Сама же ты говорила, чтоб не спускать с этого разбойника глаз. А то нет, это положительно не разбойник. Смотри, он вынул из сумки грушу и ест ее.

– Да ведь и разбойники могут есть груши. Это не доказательство. Все‑таки ты держи ухо востро.

– Да конечно же, конечно же… Я, Глаша, сяду. Ведь уж все равно, что стоя, что сидя…

И Николай Иванович, не спуская глаз с «разбойника», медленно опустился на диван около того окна, где стоял. Косясь на незнакомца, села и Глафира Семеновна. «Разбойник» взглянул на нее и ласково улыбнулся.

– Успокоились? – спросил он по‑немецки. – Ах, как мне жалко, что я напугал вас во время сна.

– Тебя задирает, – прошептал жене Николай Иванович, не поняв, разумеется, что сказал «разбойник», и спросил ее: – Не понимаешь, что он бормочет?

– Откуда же мне понимать!

Не спускали с «разбойника» глаз супруги, не спускал с них глаз и «разбойник». Сидели они в разных углах купе. Минуту спустя «разбойник» достал из сумки две груши, протянул их на своей ладони супругам и с улыбкой произнес: «Bitte». Глафира Семеновна съежилась, еще сильнее прижалась к уголку вагона и не брала. Николай Иванович протянул было руку, но жена остановила его:

– Не бери, не бери… Может быть, отравленные груши, чтобы усыпить нас.

– Ах, и то правда, – отдернул руку Николай Иванович. – А я хотел взять, чтобы не раздразнить его.

«Разбойник» не отставал, сидел с протянутой ладонью, на которой лежали груши, и повторял:

– Bitte, bitte… Ohne Ceremonie[4]…

– Я, Глаша, возьму, но есть не буду, – сказал Николай Иванович взял грушу и кивнул «разбойнику», пробормотав:

– Данке…

«Разбойник» помолчал немного и опять произнес по-немецки:

– На следующей станции я освобожу вас от своего присутствия. Я буду уже дома.

Супруги, разумеется, ничего не поняли из его слов. Он все‑таки показал им на уток и пробормотал по-немецки:

– Вот везу жене. Это мой охотничий трофей. In Ruszland giebt es solche Enten?[5] – задал он вопрос, поясняя жестами, но его все‑таки не поняли и оставили без ответа.

Поезд уменьшил ход. «Разбойник» засуетился, схватил ружье, непромокаемый плащ и стал собираться уходить.

Глафира Семеновна приняла это за угрозу и воскликнула:

– Коля! Коля! Хватай скорей свой револьвер.

Николай Иванович потянулся и быстро схватил револьвер, который лежал, прикрытый носовым платком, на противоположном конце дивана. «Разбойник» улыбнулся и пробормотал по‑немецки:

– А! Тоже с оружием ездите. Это хорошо по ночам…

Поезд остановился. «Разбойник» поклонился супругам, еще рассыпался в извинениях и вышел из купе.

– Ну, слава богу! – воскликнул Николай Иванович, когда они остались в купе без «разбойника». – Провалился! Ах, как он напугал нас, а ведь на тебе, Глаша, лица не было.

– Ты ничего? Да ты хуже меня! – попрекнула его жена. – Ты даже оружие забыл схватить в руки.

– Ну, пес с ним. Слава богу, что ушел. Вот охотник, а как похож на разбойника.

– Погоди радоваться‑то. Может быть, и разбойник. Да нечего торжествовать, что и ушел. Очень может быть, что он влез к нам, чтоб высмотреть хорошенько нас и купе, а уже на следующей станции влезет к нам с другими разбойниками, – заметила Глафира Семеновна.

– Что ты, что ты, Глаша! Типун бы тебе на язык! – испуганно проговорил Николай Иванович и перекрестился.

А поезд так и мчался во мгле непроглядной ночи.

Франсе и Рюсс – ами

Невзирая, однако, на тревожное состояние Николая Ивановича и Глафиры Семеновны, сон сделал свое дело, и они задремали на несколько времени, хотя и дали себе слово не спать. Первой проснулась Глафира Семеновна и даже испугалась, что спала. Она проснулась от остановки поезда на станции. Стучали молотками, пробуя колеса, перекликались рабочие, и уж перекликались на французском языке, как показалось Глафире Семеновне. Она открыла окно и стала прислушиваться – да, французский язык. Немецкого говора не слыхать, он исчез; исчезли откормленные, лоснящиеся физиономии немецких железнодорожных служащих, исчезли немецкие фуражки и заменились французскими кепи, появились французские бородки на тощих лицах, и на станционном здании красовались уже французские надписи. Первым, что бросилось Глафире Семеновне в глаза, была надпись: «Buvette».

– Николай Иваныч, французский язык! Приехали, во французскую землю приехали! – радостно бросилась она к мужу.

Николай Иванович спал, прислонившись к уголку и держа руку на револьвере, который лежал у него на коленях. Жене нужно было потрясти его за плечо, чтобы он проснулся. Он открыл глаза, быстро вскочил на ноги и, уронив на пол револьвер, испуганно спрашивал:

– Опять разбойник? Где он?

– Какой разбойник! Мы приехали во Францию. Французский язык… Может быть, это уж даже Париж.

– Не может быть! Тогда надо спросить. Что же ты! Спрашивай… Хвастайся французским языком.

Глафира Семеновна высунулась из окна и крикнула проходившей французской бородке:

– Месье… Кель статион? Пари? Иси Пари?