Наши за границей

— Погоди, кофейку с коньячком выпьем, так, может быть, будет и повеселее, — сказал Николай Иванович, приступая к поданной ему чашке черного кофе и к графинчику коньяку, отпил полчашки кофе и долил коньяком.

Лакей в халате покосился и улыбнулся, видя, что содержимое маленького графинчика исчезло почти наполовину.

Представление шло. Музыканты продолжали тянуть заунывную песню. Им откликнулись из-за кулис женские голоса, и вскоре вышли на сцену четыре женщины в пестрых юбках, без корсажей, но с особыми нагрудниками, прикрывающими грудь. Они были босые, шли обнявшись и пели.

— Какой же это арабский театр! — воскликнул Николай Иванович. — Все люди белые. И актрисы белые, и актеры белые, и музыканты белые. Ведь это же надувательство! Хоть бы черной краской хари вымазали, чтобы на арабов-то походить, а и того нет.

— Да, да… А между тем у входа француз в красной куртке кричал, что замечательное что-то ремаркабль, — отвечала Глафира Семеновна. — Разве то, что талии-то у женщин голые… Так ведь это только на мужской вкус.

— Только не на мой. Уж я считаю, ежели оголяться…

— Молчи, срамник! — строго крикнула на мужа жена.

Продолжая петь, женщины сели в глубине сцены, поджав под себя ноги; опустились и музыканты около них на пол, вернулись два усача с саблями и тоже поместились тут же. Музыка и пение продолжались. Два усача тоже пели и похлопывали в такт в ладоши. Выплыла негритянка, старая, губастая, толстая, также босая и с голой талией. Она именно выплыла из-за кулис, держась прямо, как палка, и, остановившись против рампы, начала в такт под музыку делать животом и бедрами движения взад и вперед. Живот так и ходил у ней ходуном, между тем как голова, шея и руки находились без движения, в абсолютном спокойствии. Опущенные, как плети, руки, впрочем, перебирали кастаньеты.

— Фу, какая мерзость. Что это она животом-то делает? — проговорила Глафира Семеновна и даже отвернулась.

— Да насчет живота-то пес с ней, а только все-таки уж это хоть настоящая черная арабка, так и то хорошо, — отвечал Николай Иванович.

— Danse de ventre… Illustre danse de ventre…[17] — отрекомендовал супругам стоявший около них слуга в халате.

За негритянкой следовала белая женщина. Она продолжала тот же танец, но пошла далее. Дабы показать, что у нее шевелятся только живот и бедра, а верхние части тела остаются в полнейшей неподвижности, она взяла принесенные ей три бутылки с вставленными в них зажженными свечами, одну из этих бутылок поставила себе на голову, другие взяла в руки и, вперед животом и бедрами, ходила по всей сцене, садилась на пол, даже полуложилась и ни разу не уронила свечей.

— C’est le chef-d’œuvre…[18] — отрекомендовал лакей.

Глафира Семеновна плюнула.

— Фу, какая гадость! Фу, какая пошлость! Домой! Домой! — воскликнула она, поднимаясь с места.

— Да дай, душенька, до конца-то… — начал было Николай Иванович.

— Довольно! Сейчас собирайся.

— Позволь хоть коньяк-то допить и рассчитаться…

Он ухнул в пустую чашку все содержимое графинчика и выпил. Стоящий около него лакей в халате даже вздрогнул и невольно воскликнул:

— Monsieur…

Ему в первый раз пришлось видеть, чтобы посетитель мог выпить целый графинчик коньяку, хотя графинчик был и очень маленький.

— Комбьян? Получи за все! — воскликнул Николай Иванович, выкидывая на стол пятифранковую монету и, рассчитавшись, направился к выходу с Глафирой Семеновной, все еще продолжавшей плевать и говорить:

— И это называется театр! Гадость, мерзость, пошлость! Тьфу!

Где гостиница?

— Домой теперь, домой! — говорила Глафира Семеновна, выходя с Николаем Ивановичем за ограду выставки. — Меня и так еле ноги носят. Шутка ли, целую ночь в вагоне не спали и сегодня весь день на ногах. Придем домой, спросим самоварчик, заварим чайку, напьемся с булками…

— Найдем ли только самовар-то в гостинице? — выразил сомнение Николай Иванович.

— У французов-то? Это, брат, не немцы. Как же самовару-то не быть! Всемирная выставка… Центр европейской цивилизации. Здесь, я думаю, только птичьего молока нет, а то все есть. Ну, едем, Николай Иванович. Нанимай извозчика. Вот извозчик стоит. Коше!

— Qui, monsieur… — откликнулся извозчик и спросил: — Quelle гuе, monsieur?

Глафира Семеновна открыла рот, хотела что-то сказать, но взглянула на мужа испуганно и спросила:

— Николай Иваныч, где мы остановились-то?

— Как где? В гостинице.

— Да, да… Но в какой улице?

— А мне почем знать? Ты у меня француженка.

— Боже милостивый! Я впопыхах-то и не справилась, в какой мы улице остановились!

— Да что ты! Как же это так?.. — теряясь, проговорил Николай Иванович. — Эдакая дура!

— А ты не дурак? Отчего же ты не справился? Чего же ты зевал?

— Да ведь уж ты взялась… Я на тебя и понадеялся.

— Пентюх… Словно я нянька для него. Рохля, прости господи! Как, по крайней мере, гостиница-то называется, где мы остановились?

— Ах, душечка, да как же мне это знать… Я думал, что ты знаешь. Ведь ты по-французски…

— Что же тут французского — узнать, как называется гостиница? Отчего же ты на вывеску над подъездом не взглянул? Ведь уж прочесть надпись-то мог бы!