— Все равно, едем сегодня. Что с воза упало, то пропало.
— Но платья и вещи твои, заказанные в Луврском магазине?
— Вот они, — указала Глафира Семеновна на картонки. — Пока ты спал, я съездила за ними в магазин и привезла. Собирайся ехать. Да заплати коридорным, которые сегодня утром втаскивали тебя под руки в номер. А тому французу, который тебя привез сюда в карете, я заплатила за карету и за какую-то его шляпу, которую ты сорвал у него с головы и бросил в Сену.
Николай Иванович вздохнул:
— Вот так фунт! Да неужели я был так пьян?
— Слово «мама» не выговаривал. Потом ты внизу у нас в гостинице какое-то зеркало бутылкой разбил, так и за него надо заплатить.
— Господи боже мой! — ужаснулся Николай Иванович, покрутил головой и с жадностью начал пить холодную воду, налив ее в стакан из графина.
Мы уезжаем
— Что ж ты истуканом-то стоишь и, как гусь, воду глотаешь! — крикнула на Николая Ивановича Глафира Семеновна. — Звони, требуй счет из гостиницы и рассчитывайся. Я не шучу, что мы сегодня вечером уезжаем.
— Сейчас, ангел мой, сейчас, — робко отвечал тот. — Ведь я только что встал, надо попить чайку и сообразить немного. Наконец, ведь и ты, я думаю, хочешь пообедать.
Ему было очень неловко смотреть в глаза жене, он с удовольствием бы куда-нибудь спрятался с ее глаз, но вот беда: комната была всего только одна, и спрятаться было некуда, кроме как на кровать за альков, а лежать ему не хотелось. Он закурил папироску и сел на диван перед круглым столом. И опять раздался возглас жены:
— Чего ты расселся-то! Кипяти же себе воду и заваривай чай, ежели хочешь пить чай. Да скорее. И таган, и чайники мне нужно убирать в дорожный сундук. Ведь это наши вещи, не оставлять же их здесь.
— Голубушка, сделай уж мне сама чай. Я к этому как-то не способен. Да и не мужское это дело.
— Так, так. А мужское дело, стало быть, шляться ночью по разным вертепам и обниматься со всякими встречными мерзавками! Я и укладывайся, я и чай приготовляй.
— Ну полно, брось. За твою доброту я тебе какой хочешь подарок сделаю. Вот в обратный путь поедем, по дороге остановимся где-нибудь, и что хочешь себе покупай.
Глафира Семеновна слегка улыбнулась.
— Скажите, пожалуйста, какая Лиса Патрикеевна! — воскликнула она. — Да вот еще что знай… Старой дорогой обратно я ни за что не поеду, до того она мне опротивела, когда мы путались по разным Диршау и Кенигсбергам. Это значит опять нигде ни попить, ни поесть без телеграммы. Немецкая путаница мне до смерти надоела. Есть другая дорога. Я встретилась сегодня в Луврском магазине с одной русской дамой, и она мне сказала и даже на записке написала. Мы поедем через Швейцарию на Вену и из Вены прямо в Петербург. Вот записка. Садиться в вагон надо на Лионской железной дороге и брать билеты до Женевы, а из Женевы до Вены и оттуда прямо на Петербург.
— Как хочешь, милочка, как хочешь, так и поедем, — согласился Николай Иванович и, поймав руку жены, поцеловал ее. — Только должен тебе сказать, что ежели хочешь избежать немцев, то ведь и в Вене немец.
— Все равно. Все-таки это другая дорога. А русская дама, с которой я познакомилась, говорила, что эта дорога будет не в пример лучше и приятнее, что кондукторы набраны из братьев-славян и даже по-русски понимают. Дама также говорит, что, проезжая, мы увидим швейцарские и тирольские горы, а о швейцарских горах я давно воображала. Я много, много читала про них.
— Хорошо, хорошо.
Глафира Семеновна стала приготовлять чай.
— Зови же гарсона и требуй, чтобы нам дали что-нибудь поесть. Надо торопиться. Я справилась. Поезд идет в семь часов вечера, а теперь уже три часа, — торопила она мужа.
Николай Иванович, видя, что жена переложила гнев на милость, несколько оживился, просиял и позвонил в колокольчик. Явился коридорный в войлочных туфлях и бумажном колпаке, остановился в дверях и улыбнулся, смотря на Николая Ивановича.
– Ça va bien, monsieur? — спросил он, подмигивая ему, и, указывая на расцарапанную свою руку, сказал: — C’est votre travail d’hier.
— Глаша! Что он говорит? — спросил Николай Иванович.
— А вот указывает, как ты ему вчера руку расцарапал, когда он тебя вводил наверх.
Николая Ивановича покоробило.
— Ну, ну… Поди, и сам обо что-нибудь расцарапался. Так закажи же ему, что ты хочешь, — обратился он к жене.
— Ну вулон манже, — сказала она коридорному.
— У нас табльдот в шесть часов, мадам, а завтрак теперь уже кончился, — дал ответ коридорный.
Оказалось, что ничего получить нельзя, так как по карте в гостинице не готовят, а приготовляют только два раза в день в известные часы завтрак и обед.
— Ну, гостиница! — воскликнула Глафира Семеновна. — Делать нечего, будем закусками и черствым жарким питаться. У нас есть остатки гуся и индейки от третьего дня.
Она велела гарсону подать только сыру и хлеба и прибавила:
— Алле и апорте ну счет. Вот как счет по-фран цузски — решительно не знаю. By компренэ счет? Счет. Комбьян ну девон пейэ пур ту?
— Ah, c’est l’addition de tout се que vous devez. Oui, madame.
Коридорный исчез и явился с сыром, хлебом и прибором для еды.