Наследие Хоторнов

Вопрос несложный. Итак, благодарность. Благоговение. Открытость. Я справлюсь, — сказала я себе — и справилась. Грэйсон тоже ответил на «разогревочный» вопрос без особых сложностей.

Он даже заглянул мне в глаза, когда впервые произнес мое имя.

Потом каждому из нас задали еще по парочке вопросов, и Моника ступила на более рискованную территорию.

— Эйвери, давайте поговорим о вашей матери.

Будьте лаконичны и искренни, — прозвучал в голове голос Лэндон.

— Она была замечательным человеком, — с чувством сказала я. — Я все готова отдать, чтобы она снова оказалась рядом.

Ответ и впрямь получился кратким и искренним — но вместе с тем дал интервьюеру повод покрепче в меня вцепиться.

— Вы наверняка слышали, какие… ходят сплетни.

О том, что мама жила под чужим именем. Что она была мошенницей. Нельзя, нельзя терять самообладание. Переведи вопрос в выгодную плоскость. Вот что надо было сделать: завести разговор о матери, а закончить тем, какая я вся из себя благодарная, полная благоговения и нормальная до чертиков.

Грэйсон, сидевший рядом, подался вперед.

— Когда мир следит за каждым твоим шагом, когда всякому известно твое имя, когда ты знаменит лишь потому, что существуешь на этом свете, — довольно быстро перестаешь следить за сплетнями. Последнее, что я слышал — это что я втайне встречаюсь с какой-то принцессой, а у моего брата Джеймсона есть очень компрометирующие татуировки.

Моника с интересом воззрилась на него.

— Это правда?

Грэйсон откинулся на спинку стула.

— Хоторны никогда не выдают своих тайн.

Он был великолепен, чего никак не скажешь обо мне, — и сумел в два счета увести журналистку с неудобной темы.

— Ваша семья не любит давать комментарии об этой ситуации, — сказала Моника Грэйсону. — Последнее, что просочилось в прессу, — это слова вашей тети Зары о том, что из этого непростого положения еще можно найти легальный выход.

Помнится, когда Зара последний раз выступала на публике, она обвиняла меня в насилии над престарелыми.

— О моем деде можно сказать многое, — уклончиво ответил Грэйсон, — но уж чего-чего, а лазеек Тобиас Хоторн никогда не оставлял.

Его тон ясно давал понять: тема закрыта. И как ему это удается?

Моника мгновенно переключилась на меня.

— Эйвери! Мы немного поговорили о вашей матери, а теперь давайте затронем тему отца.

Это был один из моих «нет-вопросов». Я пожала плечами.

— Тут особо не о чем разговаривать.

— Вы ведь у нас несовершеннолетняя? И ваш законный опекун — это ваша сестра Либби, верно?

Было понятно, к чему она клонит. То, что сеть отказалась транслировать интервью с Рики и Скай, вовсе не означало, что Моника не общалась с ними. Она явно собирается расспросить меня об опеке.

Но я этого не допущу.

— Либби взяла меня к себе после маминой смерти. Никто ее к этому не обязывал. Ей тогда было двадцать три. До этого мы мало общались, потому что наш отец постоянно где-то пропадал. Мы с ней были почти чужими людьми, и все же она меня приняла. Это самый великодушный и добрый человек из всех, кого я знаю.

Это была одна из главных жизненных истин, усвоенных мной, и мне не пришлось прикладывать никаких усилий, чтобы придать ей убедительности.

— Пожалуй, нас с Эйвери роднит одна вещь, — заметил Грэйсон, а потом примолк, заставив Монику задать наводящий вопрос.

— Какая же?

— Если кто тронет нашего брата — или сестру, — пусть на себя пеняет, — произнес он с дерзкой усмешкой. Глаза опасно засверкали.

Передо мной снова был Грэйсон, с которым я познакомилась несколько недель назад: расточающий власть, осознающий, что легко победит в любой битве. Ему не было нужды никому угрожать — это было лишнее.

— А вам не хотелось защитить ваших братьев, когда вы поняли, что дедушка никого из них не включил в завещание? — спросила Моника. Мне показалось, что она очень хочет услышать от Грэйсона, что он меня презирает. Хочет вывернуть наизнанку ту самую мысль, которую он сегодня так старательно доносит до публики.

— Можно и так сказать, — Грэйсон выдержал ее взгляд, а потом посмотрел на меня. — Сейчас мы все защищаем Эйвери. Мы с братьями и не ждем от общественности понимания, но правда такова, что мы вовсе не «нормальные люди». Дедушка никогда не культивировал в нас «нормальность», и сейчас происходит то, чего он хотел. Это — его наследие, — Грэйсон впился в меня взглядом. — Она — его наследие.

Каждое его слово звучало веско и убедительно — настолько, что я почти поверила, что он и сам считает меня особенной.

— И у вас нет никаких претензий в связи со сложившейся ситуацией? — настойчиво поинтересовалась Моника.

Грэйсон хищно ухмыльнулся.

— Нет.

— И вы не хотите пересмотра завещания?

— Я же вам уже сказал: это невозможно.

Он бесподобно справлялся с «нет-вопросами», а каждое его слово было пропитано просто свинцовой уверенностью. Виртуозно.

— А если бы было возможно? — не отставала Моника.