Наследник

Оказалось, что живые люди в Тиноле все-таки были, но все они были невменяемы и больше походили на тени, чем на людей. Какой-то старик завывал не хуже волка на пороге своего сгоревшего дома, на мои призывы он не отозвался. Ребенок как мышь проскользнул в кучу обломков и не вылезал оттуда, как я его ни звал. Две женщины, взявшись за руки, шли куда-то с отрешенными лицами, увидев меня, они только расхохотались. Ни одна из них не была похожа на Эску.

Седая старуха, худая как смерть, ссутулившись рылась палкой в пепле. Она была босиком и в одном платьишке, из под которого проступали ее костлявые лопатки. Мне было не жарко даже в полушубке, я посмотрел на это несчастное создание с ужасом и решил отдать ей хотя бы шарф, если, конечно, она не припустит от меня как от звероящера.

Я подходил все ближе и ужас мой перемешивался с изумлением. Что-то знакомое было в ее движениях и в ее спутанных густых волосах, совершенно седых и запорошенных снегом. Потом она обернулась, и мне осталось, наверное, только взвыть и вцепиться себе в волосы. Это была моя Эска. Я хотел найти ее, я верил в это, я молил Бога, но того, что я увидел, я не пожелал бы никому.

Она побежала от меня. Такая худая, такая беспомощно босая и такая безумная! Большего ужаса я в жизни не испытывал.

Я орал, прыгая за ней через обгорелые балки и кучи барахла, я звал ее, я умолял ее. Она убегала, издавая немыслимые звуки, пока не споткнулась о колесо телеги. Мы вместе упали на снег, и мне еще долго пришлось с силой стискивать ее, пока она билась в конвульсиях.

Я лежал на снегу. То, что осталось от нее, лежало на мне и вздрагивало. Я прижимал ее к себе, стараясь хоть немного согреть, и целовал ее лицо.

— Эска! Ты живая! Успокойся, не бойся меня…

Как это ужасно, смотреть в безумные глаза. Даже у собак и кошек в глазах есть разум. У Эски его не было, только глубинная, вселенская пустота. Я закутал ее в полушубок, надел свои носки, замотал шарфом и нес до тех пор, пока не нашел дом, который сгорел только наполовину. Там были стены и крыша, и лавка, на которую я смог положить свою бесценную ношу.

В этом городе сгорело почти всё, и я с трудом нашел дрова для камина. Растопил снег в котелке, достал вино и закуску из мешка. Мне казалось, что в груди у меня завелось какое-то существо, которое исходит дрожью и скулит. Руки мои тоже дрожали.

Эска тихонько сидела на скамейке, потом спокойно сказала:

— Как жарко.

И это прозвучало для меня как гром. Я долго не мог повернуться. Я боялся, что мне только послышался ее голос, и глаза ее все также безумны, и лицо ее всё также несчастно. Одно я понимал: разум ее еле-еле теплится, и нужно быть с ней очень осторожным, не делать резких движений, не сказать ничего лишнего…

— Вот и ты, — проговорила она, когда я повернулся, — я знала, что мы встретимся.

— Я тоже, — прохрипел я, глотая ком в горле.

— Скажи, долго мы еще будем в этом аду?

Ни удивления, на радости по поводу нашей неожиданной встречи у нее не было, она была как во сне.

— Нет, — сказал я, — конечно, нет, проснемся и пойдем.

— Проснемся? — удивилась она, — зачем спать?

— Тогда пойдем прямо сейчас. Поешь только.

— Зачем есть, Кристиан?

Она все-таки была безумна, и я из осторожности ничего не стал отвечать. Сел рядом с ней, взял ее за руку. Рука была горячей. Мне хотелось схватить Эску, прижать к сердцу и завыть от тоски и жалости, но я боялся шевелиться, боялся снова увидеть в ней то ужасное и дикое существо, что с воплями удирало от меня по развалинам.

— Наверно, ты и в самом деле любишь меня, если мы снова встретились, — вздохнула она.

— Конечно, люблю, — сказал я.

— Ты пришел за мной?

— Да, да, да!

— Как хорошо… — Эска повернула ко мне свое лицо, уже не безумное, но всё равно странно-отрешенное, с потусторонней какой-то улыбкой, — ты так изменился, Кристиан… а помнишь когда-то, еще при жизни, у тебя были борода и усы? Помнишь?

— При жизни?

— Не помнишь… А потом ты хотел на мне жениться и поэтому побрился, а потом ты ушел на кладбище и больше не вернулся… Мне сказали, что тебя убили. Ты помнишь, как тебя убили?

— Нет. Уже не помню.

— Странно, я тоже не помню, как я умерла… Ладно, пойдем. Куда ты хотел меня вести?

— Не вести, а нести, — поправил я, уже немного понимая, в чем заключается ее безумие: бедной моей Эске легче оказалось поверить в то, что умерла она сама, а не все вокруг нее, — я понесу тебя, ты же без сапог.

— Зачем мне теперь сапоги? — снова удивилась она, — духи не мерзнут.

«Не едят, не пьют, не спят», — докончил я про себя, — «что же мне с ней делать!»

Самое поразительное, что она действительно не мерзла. И не хотела есть, хотя не ела, наверно, недели три, и не спала ни минуты! Мне пришлось смириться с тем, что она идет рядом со мной босиком, ступни ее, которые я время от времени трогал, не веря своим глазам, были горячи как ладони. Ни шарф, ни шуба ей были не нужны, она действительно напоминала дух без плоти.

Мы шли в темноте под хмурым беззвездным небом, и мне самому уже начало казаться, что я на том свете, а не на этом. Во всяком случае, мне туда хотелось. Жить надоело до отвращения.