— Я родной сын короля, — продолжал Сетвин спокойно, — об этом не принято говорить, но это знают все. Я незаконный. Мне не положен титул, а только формальная должность при дворе, но никто не исключает возможности, что королем стану я. Я люблю отца, несмотря на все его причуды и несмотря на то, что он меня не любит. И я не собираюсь вас ссорить. Пойми, мне не нужна его смерть, при герцоге Навском я не буду жить так же роскошно, как при отце… а о твоей смерти не стоит и беспокоиться, она тебя найдет и без моей помощи… Одно действительно странно: почему он так спокойно отпустил тебя в Тиноль! Послушай, а может, он уже решил от тебя избавиться и решил сделать это по дороге?
— Да прекрати ты! — рявкнул я, — прекрати меня запугивать! Я не боюсь ничего, понятно!
— Вижу, не боишься. Но мне почему-то хочется, чтобы ты остался жив. Хочешь верь, хочешь нет. Я сам за тебя боюсь.
— Не говори ерунды! Я твой враг. Я твой соперник. Я претендую на твой трон…
— Который не нужен ни тебе, ни мне, — докончил Сетвин спокойно.
Я смотрел на него с замешательством. Он действительно ездил ради меня в Тиноль, будучи королевским сыном. Это не укладывалось в моей голове, которая уже трещала как старый табурет.
— Прощай, — сказал я, — я постараюсь не вернуться.
— Тебе это не удастся, — усмехнулся он.
Когда я дошел до двери, он меня окликнул. Я обернулся.
— Ну что еще?
— Если ты дашь мне полчаса, я поеду с тобой.
Кажется, в эту минуту я ему поверил. Что-то дрогнуло в моем окаменевшем сердце, что-то сдавило его железным обручем и обдало кипятком.
— Не надо, Сетвин. Это мое. Тебе незачем подвергать себя риску.
— Я живучий. И потом… чем черт не шутит, вдруг мы и в самом деле братья?
Последние полчаса я провел у Альфина. Я не сказал ему, куда я еду, мальчишке вовсе не обязательно было это знать. Я рассматривал его глобусы и атласы и слушал его очаровательную трескотню. Мокрый снег уже превратился в мокрую метель. На улице было мерзко и тоскливо.
— Когда вы вернетесь? — спросил Альфин, подходя к окну.
— Недели через три.
— Так долго!
— Дороги развезло, а то бы раньше.
— Сто тысяч лет метель мела, — сказал он грустно, глядя в окно, — но был же миг и без метели…
Я не перебивал.
— И небеса как зеркала
Вдруг распахнулись, заблестели,
Всего на миг пролился свет,
Чтоб мы увидели друг друга,
И снова тьма, и снова вьюга
Сто тысяч лет, сто тысяч лет… я буду скучать без вас, честное слово.
— Я без тебя тоже, — улыбнулся я.
— Я бы поехал с вами, но не могу.
— Там, куда я еду, глупые мальчишки не нужны.
— Ну и проваливайте!
— Не хулигань тут без меня.
— Ну, вы тоже там к прохожим в темноте не приставайте!
— Ладно, так и быть.
— Господи, скорей бы весна! — вымолвил он на прощанье.
Кермиль был пограничной точкой. Когда мы сказали, что едем дальше, хозяева гостиницы посмотрели на нас как на припадочных. Я с трудом уговорил Сетвина остаться и ждать меня в гостинице, я даже коня оставил, потому что и скотину было жалко. Рано утром по скованной ночным морозом пустой дороге я пешком отправился в свой родной город. К полудню дорога подтаяла, вокруг всё было уже не бело от снега, а черно от пепла. Жуткая была картина в сочетании с необычной тишиной и зловещими предчувствиями.
Одно я почему-то твердо знал, что Эска жива, и что я найду ее. На что я надеялся, сам не понимаю. Просто слишком хотел этого, просто думал об этом всё время и днем, и ночью, и мысли не допускал, что ее нет.
Город показался вдали уже на закате. Я устал и продрог от холодного ветра и сырости, хорошо было бы встретить хоть один уцелевший дом, растопить в нем камин и согреться. Еще лучше было бы встретить живых людей. И уж совсем замечательно было бы встретить живую Эску!
Надежды мои не сбылись. Уцелевших домов не было, одни обгорелые стены. Трупов было много, возле каждого дома. Я уже видел такое в Араклее, только то было летом, знойным и беспощадным. Об этом не хотелось вспоминать.
Свой квартал я нашел. Харчевня была сожжена, в открытой ране выгоревшего окна виднелись останки обгорелой мебели. Я вошел в то, что осталось от двери, и долго бродил по золе и головешкам. Начал падать снег. Зима была невыносимо долгой и, казалось, ей не будет конца. «Сто тысяч лет мела метель…»
Что-то блеснуло под ногами. Я с удивлением поднял из кучи пепла свою детскую игрушку, которую подарил Доминику — трехцветную пластинку. Она совершенно не обгорела и не испортилась, так же переливалась как радуга, только к синему цвету добавился еще и фиолетовый. Пластинка стала четырехцветной. Я не стал ее испытывать, было не до игр, просто сунул в карман.
Мне надо было искать Эску. Царство смерти лежало передо мной в своей необъятной кошмарности, со своим зловещим холодом и запахом дыма, и я бродил по нему до темноты, теряя силы и надежду.