Наследник (СИ)

В той жизни я не был артиллеристом, служа в морской пехоте в Крыму, но советских офицеров учили хорошо. Это потом, в конце существования СССР я оставил армию и пошел в коммерцию, на грани криминала, иногда и за его грань ю. Так что я имел понятие о истории развития русской артиллерии – одном из главных факторов побед России в XVIII и в начале XIX веков. По крайней мере принцип конусной каморы знал, как и устройство лафета времен Наполеоновских войн. Петр Иванович Шувалов не догадывается, что я забираю у него славу «главного елизаветинского артиллериста». «Шуваловские единороги» в немного модернизированном виде, прежде всего в лафете, должны появиться на свет на десять лет раньше. А еще, продемонстрировав пушку-гаубицу военным и тетушке, я рассчитывал получить должность генерал-фельдцейхмейстера, то есть командующего артиллерией. Пусть ограничат меня в принятии решений на поле боя, но дадут возможности заказов и модернизаций артиллерии. Ну а госзаказы – это стабильная прибыль.

За пару дней до конечного пункта моего путешествия в Нижний Тагил, туда, в город, были отправлены посыльные, чтобы Никита Акинфеевич, еще ранее предупрежденный о моем приезде был во все оружии, не прилично человека заставать врасплох. Одновременно, мой казак Кондратий со своим десятком донцов отправился созывать казачий круг, который должен был собраться в Самаре.

К встрече с казаками я готовился с того времени, как у меня в спарринг-партнерах и уже в личных телохранителях оказался Кондратий Пилов, которому получилось вернуть и десяток сорвиголов, коими он ранее командовал. К Яицким казакам, как и к донцам, были отправлены посланники с «вежественным повелением», именно в такой формулировке, прибыть казацким старшинам по дюжине человек от донцов и яицких, а так же трех представителей от башкиров и калмыков, но те будут удостоены аудиенции, а с казачеством я решил заигрывать. Такое же предложение было послано и сибирскому казачеству, но те могли и не успеть прибыть. То, что казаки прибудут, не было достоверно известно. Во-первых, в послании была крайне спорная, не в мою пользу, приписка «коли на то буде воля матушки-императрицы». Казаки примут за слабость недоросля, что пожелал подивиться на вольных мужей, как на зверушек. Поэтому, чтобы конфуза не получилось, Кондратий и отправился в Самару, еще до того, как мы прибыли в Нижний Тагил.

Почему приписка? Так что можно подумать, когда я мало того, собирая голштинцев в Люберцах, взял себе в потехи Воронежский пехотный полк, еще я и полковник Преображенского полка, да и шеф лейб-драгун. Тут еще и казачки с башкирами и калмыками. Да это не меньше, получается, по масштабу, чем у бунтовщика Пугачева. А Елизавета патологически боится переворота. Вот, хотя бы вот так, упоминая где надо и где не стоит, отвести подозрения от подготовки бунта с моей стороны.

А казаки, как бойцы нового склада мне понравились. У них вольный, чистый, без предрассудков подход к воинскому искусству. Подлые приемы? Да запросто, без душевных терзаний, главное – победа! Вот и хочется мне видеть особые пластунские отряды казаков при решении всевозможных задач. Благородные многие методы сочтут ниже своего достоинства и могут загубить все дело.

Ребята-казачки, что были у меня – все резвые, быстро учились тому, что я могу знать, к каким-то решения приходили коллегиально. Прежде всего я из них лепил бодигардов, я пересказывал те принципы, которые слышал от профессионалов-телохранителей из другой жизни. Некоторые особенности работы телохранителя и я мог показать, так как всегда предпочитал не быть пассивной охраняемой куклой, а уметь правильно реагировать в экстренных ситуациях. Меня уже не пускали гулять одного по улице, контролируя пространство и обследуя каждый объект, пистоли были всегда наготове, реакция прикрывать своим телом сразу же в любой неординароной обстановке вырабатывалась автоматически. Одновременно, я пытался привлекать этот десяток к апробации основ диверсионной работы в тылу врага, пусть и больше для понимания психологии и готовности к подобной работе людей этого времени.

Никита Акинфеевич Демидов находился в притворном хорошем расположении, когда принимал меня. Пышности, которые он считал неотъемлемым атрибутом членов императорской семьи, для меня были излишни. Я, словно старый скряга, пытался подсчитать, сколько пушек можно было купить за те деньги, что ушли на фейерверк, богатейшие кушанья, шикарные выезды с великолепными лошадями, которые были куплены только для встречи наследника.

Между тем, чуть полноватого молодого, лет двадцати-двадцати двух, парня, коим был Никита Акинфеевич, что-то давило внутри и я догадывался, что именно.