Наследники Демиурга

Узнав голос экономки, служившей Сотниковым уже пятый год (новое советское определение – домработница – Георгию не нравилось), мужчина почувствовал некоторое облегчение: время было неспокойное, ГПУ активно боролось с вредителями и саботажниками, а тут еще гибель «любимца партии»… Сотников не верил, что все это когда-нибудь коснется его – слишком ласков был Вождь к своему любимому писателю, – но нервно начинало колотиться сердце из-за любого неурочного звонка, позднего визита кого-нибудь из новых друзей и знакомых, «приближенных к трону»…

– Что случилось, Галина?

– К вам тут приехали, Георгий Владимирович. Вы бы вышли к гостям, а?

«Опять, наверное, Климентий притащился», – с раздражением подумал Георгий.

Не в меру общительный «первый советский офицер» немного раздражал писателя своей беспардонностью, плебейскими замашками, но что он мог поделать: попала собака в колесо – пищи, да беги… Требовалось соответствовать.

Запахнув поплотнее халат и наскоро пригладив ладонью непослушные волосы, Сотников спустился на первый этаж, в гостиную.

«Ну, дождется! – зло думал он. – Выскажу этому хаму в лицо все, чего он заслуживает…»

Ворошилов, как ему казалось, что-то знал о той самой рукописи. Или догадывался. Чем иначе объяснить то, как лебезил он – один из столпов новой Империи – перед каким-то рядовым писателишкой, заваливал подарками, осаждал визитами. И порой ловил Георгий в его глазах неподдельный страх…

Однако он ошибся: ночными гостями оказался вовсе не «первый офицер» со свитой и не кто-то из соседей по даче. За столом, в позе Наполеона после отречения, так любимой старорежимными купчиками при фотографической съемке, сидел совершенно незнакомый Георгию мужчина лет сорока в черном костюме, при галстуке. И сразу было видно, что не привык он еще к «буржуйской сбруе», не так давно сменившей френчи и гимнастерки, – ишь, как нервно крутит шеей.

«Начинающий литератор? Уполномоченный из Литсовета?.. Нет, скорее, курьер. Лицо деревенское, повадки робкие, да и папочка вон на столе лежит… Наверняка чью-то рукопись приволок на рецензию. Из колхозной жизни. Только почему ночью?»

– Чем обязан? – остановился он в нескольких шагах от посетителя, скрестив руки на груди.

– Георгий Владимирович? – обрадованно вскочил на ноги гость и зачастил, часто «окая»: – Вы уж простите, что среди ночи вас поднял, да служба такая…

«Точно, посыльный…»

– Вот, ознакомьтесь, пожалуйста! – выхватил из папки одинокий листок «курьер».

«Что-то маловато для рукописи, – принял листок из мелко подрагивающей руки Сотников, чувствуя, как сердце снова начинает частить совершенно не к месту. – Что тут у нас?..»

Он вчитался в отпечатанные на машинке строки, и ровные литеры внезапно пустились перед его глазами в пляс:

«…Сотникову Варвару Никаноровну…»

* * *

«Я смалодушничал тогда, сынок. Не первый и не последний раз в своей жизни. Слишком уж чудовищным казалось случившееся, слишком уж не укладывалось оно в мозгу. Я мог еще представить, что могут арестовать меня, – было за что, но почему Варю – мою безобидную Варю, тихую и домашнюю, нежную и ласковую? Вместо того чтобы встать на пути появившихся, как чертики из табакерки, НКВДшников, отбить свою жену, оборвать, наконец, все телефоны, я позволил увести ее – бледную и растерянную, твердя как помешанный: „Это ошибка! Это недоразумение! Наступит утро и все разрешится!..“ А потом – напился, безобразно нажрался коньяком, будто в алкогольном омуте можно было утопить свои растерянность, отчаяние и ужас.

Выпущенный мной на свободу монстр впервые ощерил зубы в лицо своему создателю…

Но ничего не разрешилось ни наутро, ни на следующий день, когда я, стряхнув с себя оцепенение, бросился в Москву, полный решимости добиться, убедить, настоять… И уткнулся в глухую стену. Все, кто еще вчера почитал за честь сидеть рядом со мной, кто заискивающе глядел мне в глаза во время банкетов и вечеринок, разом стали неприступны, перестали узнавать, сказывались больными, занятыми… „Первый офицер“ вообще исчез из Москвы, отправившись с инспекционной проверкой куда-то в Туркестан. Дмитрий Иринархович задолго до случившегося отбыл за границу с каким-то высоким поручением. А уж дотянуться до Самого не стоило даже мечтать.

Обвинения были абсурдны: что-то вроде подготовки кулацкого восстания в Подмосковье, но что тогда было не абсурдно? И кто кроме меня был виноват в этом абсурде?

Свиданий с моей ненаглядной мне конечно же, не разрешали, передачи не принимали… В сплошном кошмаре пролетели лето и осень. Немного легче стало, когда из Берлина прикатил Кавелин, занимавший сейчас какой-то высокий пост в Наркомате иностранных дел, и мне удалось с ним встретиться.

– Понимаете, Георгий Владимирович, – Дмитрий Иринархович сильно сдал за прошедшие годы. Да и то сказать – было ему тогда уже за шестьдесят, – хозяин предпочитает держать на коротком поводке всех.

– Даже меня?

– Особенно вас.

Наверное, я сильно изменился в лице, поэтому бывший жандарм поспешил меня успокоить: