Наследники господина Чамберса

Старший сын Антуана, Николя, наверняка был ножовщиком, а среди внуков основателя рода их числилось уже до полудюжины. К ним принадлежал и мэтр Дидье, поднявший на особенную высоту это ремесло в родном городе, но не сумевший передать его своим детям.

Дидро-младший хорошо знал, что старик скорбел об этом, хотя и тщательно скрывал свои чувства.

Помнил Дени своего отца в фартуке и старой рабочей куртке, за большим точильным кругом или у наковальни, с тисками или молотком в руке, тихонько мурлыкавшим себе что-то под нос. В таком виде почтенный ножовщик выступал обычно в течение всего будничного дня. И хотя он имел двоих подмастерьев, немалую часть работы он всегда брал на себя.

Да, он был отличным мастером.

Его уважали и ценили в Лангре и во многих соседних местах. Ни одна хирургическая операция не проходила без его скальпелей и ножниц. Причем — и это особенно поднимало популярность мэтра Дидье — он охотно ссужал врачей инструментами в долг, нимало не смущаясь, что затем они годами тянули с уплатой.

— Пусть лучше останутся мне должны, чем буду должен я, — любил повторять он, — а отказать я не могу — это значило бы отказать больным, нуждающимся в помощи…

Впрочем, мэтр Дидро, как и его достойные предки, никогда не оставался внакладе: каковы бы ни были трудности в городе и государстве, какие бы обстоятельства ни подтачивали благополучия Франции, его изделия всегда имели спрос. И правда, потрясали ли страну религиозные войны, тиранил ли ее Ришелье, раздирала ли на части Фронда или разорял своим великолепием «король-солнце» Людовик XIV, люди все равно болели и постоянно нуждались в ланцете хирурга.

Поэтому-то в годы, когда многие разорялись, нищали и теряли последнее, мастерская семьи Дидро стояла неколебимым утесом среди моря житейских невзгод.

Поэтому-то мэтр Дидро и любил при случае ввернуть фразу, перешедшую к нему от отца, который, в свою очередь, заимствовал ее у своего отца:

— Мой дом — моя крепость…

Помнил Дени Дидро-старшего и в совершенно ином обличье: в парадном камзоле алого бархата, в белом парике и с инкрустированной табакеркой, зажатой между большим и указательным пальцами.

Так выглядел почтенный ножовщик по воскресеньям и церковным праздникам, когда в сопровождении семейства чинно отправлялся на прогулку.

Прослушав мессу в церкви Сен-Мартен, мэтр Дидье не спеша шествовал к улице Сент-Антуан, держа за руки двух младших детей. Жена следовала за ним с двумя старшими. Процессию замыкал Дени, неизменно отстававший — ведь по дороге было столько интересного!

Взять, к примеру, ворота Мельницы на углу улицы Сент-Антуан, украшенные статуей мадонны; или Главные ворота с их лепными украшениями; или фонтан Фей у крытой галереи, откуда в ясную погоду открывались отроги Альпийских гор, — разве можно было так просто пройти мимо всего этого?..

Мэтр Дидье отвешивал величественные поклоны — здесь его знали все. Знали и глубоко уважали. Искали его советов. Приглашали разбирать свои ссоры. Он кланялся направо и налево, иным пожимал руки, иным давал милостыню. Там, где улица Сент-Антуан пересекалась с площадью Шамбо, постоянно сидел нищий, слепой Тома, которому еженедельно отпускалось по два су и шесть денье; постоянную выплату этой суммы мэтр Дидье позднее оговорит в своем завещании…

Но вот, наконец, и площадь Шамбо.

Вот и дом.

И в тридцать, и в сорок, и в пятьдесят лет, едва закрыв глаза, Дени Дидро видел перед собой этот дом, где 5 октября 1713 года он родился, где прошли его детские годы.

Что за дом!

Приземистый, квадратный по форме и по фасаду, в три этажа. Точнее, в два с половиной. Ибо третий — совсем под крышей, и окна его напоминают скорее бойницы крепости, нежели окна дома. В нише над первым этажом — статуя святого Дидье, покровителя Лангра и патрона ножовщиков Лангра. Комнаты, кроме гостиной на втором этаже, такие маленькие и тесные, что их можно принять за казематы крепости. Особенно детская на мансарде, где жил Дени.

Но зато какой он основательный, этот дом, какой солидный и неприступный!

Воистину «Мой дом — моя крепость»…

«Мой дом — моя крепость? А не вся ли вселенная мой дом?..»

Эта мысль, конечно не в столь определенной форме, пришла ему в голову рано, раньше, чем большинство детей начинает мыслить.

Сколько было ему тогда? Семь? Девять? А может, чуть больше?.. Он не помнил этого точно.

Но помнил, что побудило задуматься.

Однажды летним утром мэтр Дидье зашел к нему в комнату и сказал:

— Собирайся, дружок.

Дени не стал ни о чем расспрашивать, ибо все знал уже накануне; он быстро оделся и выбежал во двор.

Отец, постукивая деревянными сабо, отдавал распоряжения приказчику. Тележка, запряженная гнедой кобылкой, стояла у ворот. Мэтр посадил Дени к себе на колени, дернул вожжи, и тележка со скрипом покатила по улице.

О, что это была за поездка! Потом она повторялась много раз, но первое впечатление осталось самым сильным.