Наследница поневоле

Понимая, что ни в чужой монастырь, ни в чужую воинскую часть со своим уставом не лезут, детектив подчинился и потеснил развалившегося на топчане сладко похрапывавшего белобрысого майора, о звании которого можно было судить по погонам застегнутого не на те пуговицы кителя, надетого опять же поверх тельняшки.

Прапорщик пододвинул гостю граненый стакан и, наполнив его до половины прозрачной жидкостью из литровой бутылки с надписью «Черная смерть», проговорил:

— За Петровича.

Он поднял свой стакан, Заварзин с ним чокнулся, но выпить за здоровье неведомого Петровича не успел. Майор внезапно очнулся и, издав низкое «у-у-у», точно хотел кого-то испугать, порывисто сел. Он уставился прямо перед собой остекленевшими глазами, в которых угадывались крупные градусы, помноженные на немалые литры. К крайнему удивлению Андрея, прапорщик налил пробудившемуся водки и повторил тост.

— У-у-у! — вновь выдохнул майор и, залпом осушив стакан, откинулся на топчан, после чего немедленно захрапел.

Заварзин осушил стакан единым духом и, прослезившись, защелкал пальцами в поисках закуски. Схватив подвернувшийся соленый огурец, он запихал его в рот целиком.

— За Петровича. Усугубим.

И они, как выразился прапорщик, усугубили, то есть выпили вторично. При этом майор на топчане в точности повторил все свои предыдущие действия и, прежде чем вновь откинуться на ложе, издал все тот же звук.

— Я вот что… — начал Заварзин, но, увидев на лице прапорщика странную мину, замолчал. Откуда, откуда ему было знакомо это лицо?

— Андрюха! — просиял прапорщик. — Заварзин!

Что ж, узнать частного детектива было делом нетрудным, он довольно мало изменился за последние десять лет, чего нельзя было сказать о сидевшем напротив него человеке в военной форме.

— Каликин? — воскликнул детектив. — Санька?!

Что тут сомневаться, конечно, это он, сослуживец — два года в одной казарме. Вот только раздобрел с тех пор рядовой Каликин, заматерел.

Черт побери! В душе Андрея вспыхнула надежда — может, поможет? Только… почему прапорщик-то? Недоумение Заварзина объяснялось просто: после демобилизации они встречались всего однажды. Случайно. Неизвестно за каким чертом принесло к Кремлевской стене Заварзина, однако появление там провинциала Каликина, знавшего в Москве всего две площади, Комсомольскую и Красную, было более чем оправданным. Уже тогда Саша носил лейтенантские погоны…

Заварзин не выдержал.

— Тебя чего, разжаловали? — спросил он.

Армейский товарищ как-то странно посмотрел на нежданного гостя:

— Меня? С чего это ты взял?

Андрей указал на плечи Каликина.

Тот снял китель и тупо уставился на погоны.

— Чё это? — Он повернулся и оторопело посмотрел на Заварзина. — Чё? — Внезапно в затуманенных алкоголем глазах Каликина вспыхнул слабый огонек понимания. Он повернулся к спавшему майору и указал на него пальцем. — Боря мой китель надел… Диденко! — вспоминая, кто здесь хозяин, закричал он. — Прапорщик Диденко!

— У-у-у! — «Майор» сел.

— Отдавай китель, пофорсил перед девками и будет. Они все равно съ…лись.

— У-у-у!

— За встречу! — обрадовавшись новому поводу продолжать пьянку, предложил Каликин, разливая спиртное.

— За встречу, — согласился Заварзин.

— У-у-у! — Опрокинув свои полстакана, прапорщик Диденко рухнул на место, так и не вернув кителя хозяину.

Причина веселья быстро разъяснилась. Сослуживцы праздновали день рождения Валерия Петровича, заместителя командира части. Последний дошел до кондиции уже давно и был уведен супругой. Командир же, полковник Гришаков, уехал куда-то по делам и застрял у любовницы. Вообще-то о командире бывший сослуживец Заварзина говорил с почтением, и было за что: полковник оказался талантливым хозяйственником, у его подчиненных и солдат, как не без гордости похвастался майор, «все было свое», то есть в части держали свиней, коров, мелкую птицу, пекли хлеб, делали масло и сыр. Летом на столе не переводились овощи с огорода, зимой — соленья. Одним словом, часть Гришакова являла собой полную противоположность тем, что попадали в объективы камер и в леденящие души репортажи. Солдаты (в тот день в части буйно праздновали еще два дня рождения) у полковника не голодали и от дистрофии не умирали, напротив, как сообщил старому товарищу Каликин, имели «шайбы такие, что…».

Майор так и не нашел подходящего определения и, видя озабоченность на лице гостя, махнул рукой:

— Ладно, что это я все о себе? Говори, зачем пожаловал.

Заварзин в общих чертах описал ситуацию.

— Ни фига себе! — заявил Каликин, когда детектив закончил, и, покачав головой, добавил: — Тут без поллитры не разберешься.

За все то время, что Заварзин вел свой рассказ, майор повторял эту формулу трижды, как заклинание. Они «усугубляли», причем спавший прапорщик все три раза исправно поднимался и, не издавая никаких иных звуков, кроме уже привычного «у-у-у», принимал участие в получившем с приходом Андрея второе дыхание и благополучно продолжавшемся банкете. В довольно непродолжительных перерывах между тостами Диденко, если судить по храпу, крепко спал.