Наследство

Жогин попытался вспомнить, но не мог и, сославшись на то, что он городской человек и нет ничего зазорного, если он за всю жизнь не увидит такой картины, согласился с ней. И она тоже согласилась, что свет в березовой роще особый, и еще ни один художник, насколько она помнит, не смог выразить это.

— Его нельзя выразить, — сказал Жогин. — Это не для краски. Разве только звуком.

— Звуком? Не представляю! Словом!

— Э-э, словом еще труднее, чем звуком. Этот свет воспринимается только чувством. Да… А к чувству ближе всего музыка. «Времена года» Петра Ильича. Чем, кроме музыки, можно было выразить то, что чувствовал он?

— Некрасов это выразил словами…

Над лесом пролетела девятка «юнкерсов». Их прерывистое гудение долго отдавалось в ушах.

— С тыла начинают, — сказал Жогин, как бы для себя. Надя не ответила, она шла, загребая ногами опавшие листья.

— О чем ты думаешь? — спросил он.

— Так, ни о чем. Не думается, хорошо сегодня. С начала войны не вспоминала стихов. Сейчас вот вспомнила.

— Ну?

— Знаешь?

Около леса, как в мягкой постели,Выспаться можно — покой и простор! —Листья поблекнуть еще не успели,Желты и свежи лежат, как ковер.Славная осень…

Он подошел к ней, обнял, взял в ладони лицо, поцеловал в губы. Она еще не помнила его таким и поняла все.

— Не здесь, — сказала она, высвобождаясь из его объятий. — Я не хочу так, хочу иначе… Будто бы нет войны и мы только вдвоем. И у нас своя постель, свой дом.

Она пришла к нему ночью в палатку, как в дом приходит жена, и не было у них ничего такого, что напоминало бы скоропалительность военных встреч, о которых они уже наслышались. Не осуждая никого, они хотели, чтобы у них было по-другому.

Под утро немцы бомбили лес. Тогда сорвало и унесло их палатку.

Когда Надя вернулась с приема, в ее кабинет постучалась старшая сестра.

— Ну что вы, право, Зоя, входи́те всегда, когда нужно. С хорошей вестью?

— Рада бы с хорошей. — Зоя Петровна подошла к столу, поправила черную косу, уложенную на затылке. — Шпильку обронила, вот и маюсь весь день, — пожаловалась она.

— Это главное, что вас волнует? — попыталась пошутить Надя.

— Кабы это! Терапевт-то наш что выкинула, а? Вышла замуж — и была такова. Лизка письмо получила, подругами они были.

Из рук Нади выпал карандаш. Она взяла его, повертела в пальцах, осторожно положила на страницу раскрытого дела. А страница эта была штатным расписанием Теплодворской больницы.

— Вот еще одна вакансия, — сказала она с грустью в голосе. — Ну, что будем делать, Зоя? А? Такое предательство!

Она облокотилась на руку, задумалась, потом, как бы приходя в себя, тряхнула головой, короткие темно-русые волосы с седой прядью рассыпались, упали на щеки.

— Четыре врача… — заговорила доктор Надежда. — Как их специализировать? Хорошо бы четыре, а то ведь ни одного. Ни одного! Пять дежурных сестер. Есть две. Патронажная? Нет! Слава богу, есть старшая, и вроде неплохая. Парторг!

— Да будет вам до времени, Надежда Игнатьевна…

— Ладно. Была бы врачом… Ставка фельдшера? Нет! Две акушерки? Повезло! Санфельдшер? Нет. Дезинфектор… По совместительству и конюх. Ну, ладно. Лаборантка? Есть! Зубной врач… Неужели мы с вами будем сами зубы рвать?

— А что? — засмеялась Зоя, — я как-то мужу вырвала — не успел ойкнуть. Правда, пьян был в стельку.

— Пьет?

— Пьет, сволочь. Ничего не могу поделать. Жизни нет.

— Да, это уже беда. За такого вышла или сама вырастила?

— Такого нашла. Думала, дело поправимое, а оно все дальше да глубже.

«Вот почему она такая…» — подумала Надя и спросила:

— Покажешь? Авось что-нибудь сделаем.

— Спасибо вам, Надежда Игнатьевна…

— Да, Зоинька, я еще не видела ничего подобного, даже оторопь берет. Что будем делать? Как работать? Участок больницы, сама знаешь, двенадцать колхозов, около сотни деревень, хуторов и хуторочков, да еще механизированный пункт леспромхоза, да МТС. Не то что узнать, представить это трудно. Но как, как сделать, чтобы все было как на ладони, чтобы каждый страдающий или страдавший каким-то недугом был нам известен?

И должен быть и будет конец этим приемам вслепую: «Ну, голубушка, что болит?» — «Да все болит, доктор…» — «Ну все же, где больнее?» — «Везде больнее. Вся не могу». — «Давно ли началось?» — «Да недавно, совсем недавно…» — «Все же сколько дней?» — «До пасхи что-то в грудях закололо. Отпарилась. Кажись, пронесло. А тут иней в ночь… Спохватились: рассадник-то голый-голым стоит. С печки шасть — да на улицу. Так меня и охватило всю…» Сегодня это было. Катерина Филенкова из Никола Полома на ногах перенесла пневмонию, на коленках ползала, а огород посадила. Гордится: «Ах, какая овощь ноне, откуда что и берется. Осенью, ежели у доктора проруха будет с овощами, отделю…» До пасхи еще… А теперь половина июля. Всего-то ей сорок два года, а иссохла вся, тело дряблое, кожа потная, стетоскоп липнет, как к бумаге-мухоловке. Такие хрипы в верхушках легких! Плеврит? «Осенью, ежели проруха с овощами…» Надо еще дотянуть до осени.