Наследство от Данаи

Завод, где могучий колдун работал невзрачным механиком, принадлежал министерству химического машиностроения и изготавливал запорные вентили к газо- и нефтепроводам. Как-то Павел Дмитриевич заканчивал особенно ответственную работу — модель детали, которую должны были срочно запустить в производство. Его подгоняли, он спешил — все, как всегда. А здесь вдруг зовут к директору.

— С вашим свояком случилось какое-то несчастье, — сообщил директор. — Только что звонили со школы. Берите машину и езжайте, не медлите.

— Я сейчас умру от напряжения! — воскликнула Надежда Горик. — Несчастье случилось с Юлей?

***

На мир опустились сумерки, настало то короткое, но неопределенно тревожное время, когда света уже нет, а тьма еще не наступила. Она лишь бросала в пространство свои бесформенные лохмотья, будто это налетали на людей живые пятна потусторонней дьявольщины. Вяжущее марево от нагретой земли окрасилось ими первым, так же, как и днем, поднимаясь в небо отяжелевшими и грозными волнами миражей. Но теперь казалось, что это душа земли отлетает прочь и оставляет людей без защиты и приюта. Пространство наполнилось ожиданием, и каждый ждал свое: старики вечерний чай, а малые дети — злые козни от адских чудищ и нечистой силы.

— Время отдыхать, мы и так вас притомили, — напомнил о себе Петр Крипак, который привел Надежду к Павлу Дмитриевичу. — Благодари, Надя, хозяев и пошли домой.

Договорились, что дети придут еще и завтра.

— Только ближе к вечеру приходите, когда жара спадет, — предупредила Евгения Елисеевна.

***

Августовские вечера становились более холодными прямо на глазах. Еще вчера от земли шел горячий дух, как из печки, а на следующий день уже и забылось о том.

— Принеси мне что-нибудь на плечи набросить, поясницу лижет, — поежившись, попросила жена Павла Дмитриевича, когда они вчерашней компанией снова собрались на крыльце.

— Хоть в тропики с тобой перебирайся, — бухтел он, посмеиваясь.

— И что? — подпрыгивала от нетерпения Надежда. — Что там случилось в школе?

***

А случилось следующее.

Утром Юля Мазур почувствовала первые схватки и поняла, что подступают роды. Иван Моисеевич отправил ее в больницу, а сам пошел на работу, он кроме директорства еще преподавал язык и литературу и всегда вынужден был проверять стопки ученических тетрадей. Нельзя сказать, что он чувствовал себя абсолютно спокойно, но и излишне волноваться повода не имел — Юлина беременность протекала нормально, без осложнений. Тогда, правда, не умели заранее определять пол ребенка и количество детей, ибо женщины продолжали иногда рождать близнецов или двойню. Но для мужчины, впервые становящегося отцом, нет разницы, кто родится, мальчик или девочка, и если их будет двое — это тоже не беда. Тем не менее от телефона, стоящего на столе у окна, Иван Моисеевич не отходил, ждал звонка.

Стояло позднее лето, с первым похолоданием, с мелкими колючими дождями. Пасмурное небо совсем низко висело над землей, почти придавив ее своим весом, да еще и гремело громами, поблескивало молниями, в конце концов весьма отдаленными, но безрадостными, прощальными. Стаи черного воронья поднялись под тучи и носились там диким граем, кричали, только ветер свистел да стон стоял от их сильных крыльев.

Иван Моисеевич оставил тетради, подошел к окну и остановился в задумчивости. Вдруг что-то набросилось на него, прыгнуло прямо в глаза, он даже отшатнулся назад, закрываясь руками. Послышался треск, будто мир разламывался пополам. Все произошло в короткий миг, но он так долго тянулся, что, казалось, кто-то крутит медленное кино. Когда сошел испуг и мужчина осмотрелся вокруг себя, то с нервным дрожанием увидел, что одно стекло окна разбито, и трещины еще продолжают расползаться вокруг образовавшейся там дырки. Оказалось, что здоровенная черная птица врезалась в окно клювом, пробила насквозь стекло, засунула голову в комнату и застряла в таком положении. Ее тяжелое тело немощно обвисло и потащило за собой голову, почти совсем перерезав шею об острый край разлома. Липкая кровь прыскала на стекло выбросами пульсаций и гадко и страшно расползалась по нему, обвиваясь ядовито-горячим испарением. Птица еще била крыльями, упивалась в человека умоляющим взглядом, хотела, надеялась, требовала жить. Иван Моисеевич застыл, оцепенел, замер. Он не знал, что делать и надо ли что-то делать. Вдруг сразу замерли все звуки, и мир провалился в невероятную, ватную тишину.

Каким-то чудом его сознание зацепилось за звонок телефона и не отлетело прочь. Иван Моисеевич отвел загипнотизированный взгляд от глаз птицы и поднял трубку. Кто звонил по телефону, не запомнил, то был случайный и безадресный звонок, который тем не менее напомнил оробевшему человеку о нем самом, о жизни, о мире людей. Не понимая, что делает, он набрал номер заводской приемной и попросил прислать на помощь Павла Дмитриевича Дилякова.

— Немедленно, я умоляю! Со мной случилось что-то страшное, — говорил он в трубку.