Наследство Пенмаров

Поэтому я раскрылась навстречу Марку, ничего не желая и ничего не ожидая, но неожиданно все переменилось, словно в тех кошмарах, когда знакомые пейзажи становятся неузнаваемыми, и я поняла, что сама себя не знаю. Я смотрела в эти узкие черные глаза так, словно моя суть была заключена в чье-то чужое тело, которым я не распоряжалась. А когда он дотронулся до меня, расстегивая корсаж и зарываясь лицом в мои волосы, распущенные по плечам, я почувствовала себя так, словно меня никогда не касался мужчина, и я забыла Лоренса — да, забыла о нем — забыла, будто его никогда и не было, потому что с Лоренсом я даже и не представляла, что можно чувствовать то, что я чувствовала с его сыном.

Это было неописуемо. Еще не изобретено слов, чтобы хоть приблизительно описать это.

Когда я наконец проснулась, было далеко за полдень, и пустошь за окном уже давно купалась в золотистом октябрьском солнце. Я лежала, совершенно не желая двигаться, руки и ноги под простынями были теплыми и расслабленными, веки отяжелели от сна, тело было удовлетворенным, успокоенным. В доме было очень тихо. Я только слышала рядом с собой дыхание мужчины, но не посмотрела на него, потому что не хотела признаться себе в случившемся. Я закрыла глаза и позволила сонному томлению просочиться изысканной дремотой в мое тело, я попыталась представить, что рядом со мной Лоренс и что мне стоит только открыть глаза, чтобы увидеть лицо, которое я так любила, но вопреки ожиданиям его лицо не появлялось, я его уже не помнила, и все, что я видела, — были раскосые глаза и жесткий мужественный рот.

Я села.

Марк не пошевелился. Я посмотрела на него. Он казался очень юным, почти ребенком, черные волосы ярко выделялись на белой подушке, ресницы были неподвижно сомкнуты, щеки раскраснелись. Я все смотрела на него, а когда не смогла больше смотреть, соскользнула с кровати и начала одеваться.

Он так и не пошевелился. Я продолжала одеваться, моля о слезах или какой-нибудь другой форме разрядки от боли и шока, но не заплакала. Я оделась, подняла упавший на пол валик для подушек, причесалась. Закончив, посмотрела в зеркало. Глаза были сухи. Я думала, что выгляжу усталой, но усталой я не была. Я выглядела молодой.

Лет, может, на двадцать пять. Ну, на двадцать шесть. Я подумала: «Я молода, молода!» Но я этого не понимала; это было невозможно понять. А когда я вышла из комнаты и спустилась вниз, то почувствовала себя легко и свободно, как ветер.

В холле меня встретила Гризельда. Я перехватила ее взгляд на шляпу Марка, лежавшую на столе, но мы ничего не сказали друг другу. Я вышла на воздух. Солнце пригревало; легкий ветерок ласкал пустошь, и неожиданно для себя я побрела вверх по холму. Я брела до тех пор, пока передо мной среди вереска не выросли стены замка Чун.

Тогда я заплакала. Слезы беззвучно подступали к глазам и обжигали щеки. Я вошла во внутренний круг руин, словно так могла вызвать призрак человека, которого впервые увидела здесь семь месяцев тому назад, но там не было никаких призраков — только горькие воспоминания о любви плохо подходящей друг другу пары: жены фермера, горящей желанием компенсировать попусту растраченную юность, и ученого средних лет, уставшего терпеливо переносить семнадцатый год безбрачия. Каждый из нас подходил другому; это я поняла только сейчас. Единственная разница между нами была в том, что я обманывала себя, думая, что страстно влюблена, а Лоренс сразу признал, что мы были двумя незнакомцами, которые, стремясь избавиться от одиночества, решились на отношения, которые проявлялись в тех или иных формах взаимности трижды в неделю на фоне долгого, скучного деревенского лета.

Вот и все. Может быть, правда была слишком проста, но я бы могла дожить до самой смерти и не понять этого, если бы не столкнулась с гораздо более непрошенной правдой при своем вынужденном знакомстве с Марком Касталлаком.

Я опять принялась плакать и попыталась возненавидеть его за разрушенные иллюзии, с которыми я так долго жила и любила, но не смогла. Как только я подумала о Марке, мне сразу же захотелось снова оказаться с ним в той запертой комнате, ведь нельзя ненавидеть мужчину, которому ты готова отдаться еще и еще раз без малейших колебаний.

Потом я выбралась из развалин замка и медленно пошла вниз по холму к ферме.

Гризельда на кухне жевала хлеб с сыром. Мы опять не произнесли ни слова. Пройдя в холл, я увидела, что шляпа Марка все еще лежит на комоде; занервничав, я вернулась на кухню и отрезала большой кусок холодного пирога, который лежал на блюде в шкафу. Оказалось, что я зверски голодна и, покончив с пирогом, я съела еще яблоко и кусок торта с лимонным мармеладом. Когда ко мне наконец пришло ощущение сытости, я услышала на лестнице шаги Марка.