Наследство последнего императора

– Вот это, я понимаю, жизненные стандарты нынче в России! За каких-то пару лет – шведов перепрыгнули, а уж про американцев и говорить нечего! – заявила Новосильцева.

– Не в стандартах дело, – предположил Иван Иванович. – По-моему, они просто они нашли самый разумный и безболезненный способ нас спровадить. Справедливости ради надо отметить, издевались над нами они недолго и не больно.

– Да-а? Хм. Похоже, так, мой дорогой Иоханаан Иоханаанович! Но все равно, никуда не уйдешь от того факта, что Москва стала одним самых дорогих городов планеты – после Нью-Йорка и Токио. Надо же: бутылка газированной кислятины с французской этикеткой – полтысячи долларов! Хотя для ваших новых русских это не вообще не деньги. Вообще ничего. Зеро.

– Сюда надо приходить с кавказским кошельком.

– Что такое кавказский кошелек? – поинтересовалась Новосильцева.

– Кейс-атташе. Обыкновенный «дипломат». В нем надо носить деньги для ресторана.

– Вот и увидели реальную жизнь. Вот что творится в вашей демократической России! – нравоучительно сказала Новосильцева. – А вы расчирикались, все уши мне прожужжали: дескать, «рыночная экономика», «макрорегулирование», «конкуренция», «инвестиции»… Тоже мне – нашли панацею! Дался вам этот рынок! На вашем рынке нормальный человек бутылку вина купить не в состоянии!

– Кто? Я расчирикался?! – изумился Иван Иванович.

– А кто же еще? – простодушно удивилась его вопросу Новосильцева. – Не я же! Нас двое, я рыночную экономику не воспеваю, значит, кроме вас, подозревать некого… – она тяжело вздохнула. – Дела, дела… Как много в России людей, которые, подобно вам, наивно верят в русалок и в домовых, в инопланетян и в свободу слова, в чертей и в рыночную экономику, в леших и в Бабу-Ягу, в демократию и в права человека, а еще и в то, что «Запад нам поможет»!.. Как говорит известный доктор Кандыба, это либо полные идиоты, либо очень счастливые люди!

– Разве идиоты могут быть несчастными? – усомнился Иван Иванович.

– Вполне, – с убеждением ответила она.

– Вам такие встречались?

– Вам тоже! – заявила Новосильцева. – Посмотрите на вашего президента. Я бы не стала утверждать, что уж он-то – счастливчик, особенно с похмелья.

– А вообще говоря, – сказала она, когда лифт остановился, – все это омерзительно. Как вы такое терпите – в собственной стране! В собственном доме!..

– Ах, Лариса Васильевна, – грустно сказал Иван Иванович. – Не терзайте мне сердце… Мне нечего сказать на этот позор. Наверное, нас, советское поколение, переделать трудно. Мы с детства усвоили: русский национализм – плохо. Любой другой – хорошо, а русский – плохо и стыдно. Может, у следующего поколения больше будет собственного достоинства и гордости…

– Ну, вот и славно, – сказала Новосильцева, когда посыльный закрыл за собой дверь, оставив на столе две чашки с блюдцами и заварным чайником в красно-белый горошек, вазочку варенья из черноплодной рябины и вазочку с темно-коричневым, отливающим золотом, гречишным медом, сухари с маком и сухари с изюмом. Вторым заходом посыльный принес самовар – объемом всего в два литра, но зато настоящий, луженой меди. Он его круглых боков исходило деревенское тепло сосновых шишек. Самовар бурлил и шипел. Парень поставил самовар на столик у окна, вывел самоварную трубу в форточку, посмотрел на отражение своей физиономии в самоварных боках и остался доволен. Сказал:

– У этого самовара есть имя. Он называется «Лев Толстой».

– Надо же! – удивилась графинька. – А почему не «Бальзак», «Чарльз Диккенс» или хотя бы «Александра Маринина»? – поинтересовалась она.

– Потому что Маринина – зуб даю! – из такого самовара не пила. А если и пила, то все равно ее книги читать даже после самовара может только олигофрен. А Лев Николаевич, когда писал мою любимую «Анну Каренину», пил чаек именно из такого самовара, только большого. Этот – уменьшенная копия. В полтора раза меньше подлинника, – добавил посыльный и попросил: – Не сочтите за труд, позвоните, пожалуйста, чтобы я забрал посуду.

Иван Иванович и Новосильцева переглянулись.

– Вот сервис, а? – восхитилась она.

Он осторожно и с некоторым сомнением кивнул.

– Меня больше удивило другое, – заметила Новосильцева. – Вряд ли даже в такой дорогущей парижской гостинице, как «Амбассадор», найдется гарсон, который прочитал хотя бы две страницы «Человеческой комедии» Бальзака.

– Что вы хотите! – отозвался Иван Иванович. – Россия!.. «Умом не понять… не понять…» забыл, простите.

Новосильцева усмехнулась.

– Это из Тютчева. Федор Иванович Тютчев. Великий русский поэт и русский националист. «Умом Россию не понять, аршином общим не измерить. У ней особенная стать. В Россию можно только верить». Непростительно: дочь эмигрантки знает, а кагэбэшник не знает… Налейте-ка в таком случае даме чайку, – велела она. – Спасибо!.. Так что вы мне хотели рассказать о своем коллеге?

– О каком?

– Да откуда же я знаю! О том, который у вас специалист по массовым беспорядкам. Или, может, по мокрым делам, политическим убийствам – профессиональный душегуб?

– А! Этот… Нет, не мокрым делам. И не душегуб… Хорошо.