Настанет день

— По каким-то дурацким сентиментальным причинам у Бишопа это любимая группировка, — поведал агент. — Он дружит с типом, который ею заправляет, с официантиком по имени Луис Фраина, а у того — документально подтвержденные связи с Россией. До нас доходят слухи, что Фраина, возможно, главный организатор всей этой истории.

— Какой истории? — спросил Дэнни. — Меня держали в режиме «сообщаем только то, что вам нужно знать».

Финч посмотрел на Коглина-старшего. Тот развел руками и пожал плечами.

— Возможно, на весну у них запланировано кое-что крупное.

— Что именно?

— Общенациональное первомайское восстание.

Дэнни рассмеялся. Остальные — нет.

— Вы серьезно?

Отец кивнул:

— За серией взрывов последует вооруженное восстание, оно будет скоординировано между всеми радикальными ячейками во всех главных городах страны.

— И что дальше? Вашингтон они вряд ли возьмут.

— Царь Николай то же самое говорил о Петербурге, — заметил Финч.

Дэнни снял шинель, стащил голубой китель и остался в майке; расстегнул ремень с кобурой и повесил на дверцу шкафа. Налил себе рюмку, но больше никому не предложил.

— Получается, этот тип, Бишоп, контактирует с «латышами»?

Кивок Финча:

— Иногда. У «латышей» нет явных связей с галлеанистами, но все они радикалы, так что у Бишопа имеются контакты и с теми и с другими.

— С одной стороны большевики, — проговорил Дэнни, — с другой — анархисты.

— А соединяет их Натан Бишоп.

— Значит, я внедряюсь к «латышам» и выясняю, готовят ли они бомбы к Первому мая и… и связаны ли они как-то с Галлеани?

— Если и не с ним, то с его последователями, скажем так, — добавил Гувер.

— А если не готовят и не связаны? — спросил Дэнни.

— Тогда добудьте список их адресатов, — произнес Финч.

Дэнни налил себе еще.

— Что?

— Список адресатов. Это ключ к тому, чтобы разрушить любую подрывную группу. Когда я в прошлом году накрыл «Хронику», они как раз допечатывали свежий номер. И я заполучил имена всех, кому они этот номер рассылали. Все имена до единого. На основании этого списка Министерству юстиции удалось выслать шестьдесят из них.

— Ага. Я слышал, Минюст однажды выслал парня за то, что назвал Вильсона недоноском.

— Мы пытались его депортировать, — поправил Гувер. — К сожалению, судья посчитал, что тюремный срок правильнее.

Даже отец Дэнни не поверил этому:

— За то, что он назвал кого-то недоноском?

— За то, что он назвал недоноском президента Соединенных Штатов, — уточнил Финч.

— А если я встречу Тессу или Федерико? — На Дэнни вдруг повеяло ее запахом.

— Выстрелите им в лицо, — произнес Финч. — Потом скажете: «Стой».

— Что-то я не улавливаю связь, — заметил Дэнни.

— Улавливаешь, улавливаешь, — возразил отец.

— Большевики — болтуны. Галлеанисты — террористы. Это вещи разные.

— Но вполне сочетаемые, — вставил Гувер.

— Пусть так, они…

— Секунду. — Финч заговорил резко, глаза у него стали прозрачные. — Вы говорите «большевики», «коммунисты» так, словно здесь есть оттенки, которые мы, все остальные, не в состоянии уловить. Поймите, они не отличаются друг от друга, все они просто вшивые террористы. Все до единого. Наша страна катится к открытой борьбе, полисмен. Мы считаем, что эта борьба вспыхнет в Первомай. Тогда здесь шагу нельзя будет ступить, чтобы не наткнуться на террориста с бомбой или винтовкой. Страну разорвет в клочья. Только представьте: трупы невинных американцев усеивают наши улицы. Тысячи детей, матерей, рабочих. И почему? Потому что эти сволочи ненавидят нашу жизнь. Потому что она лучше, чем у них. Потому что мы

лучше, чем они. Мы богаче, мы свободнее, нам принадлежит множество лучших земель в мире, который в основном состоит из пустынь и океанской воды, непригодной для питья. Но мы не прячем наших богатств, не сидим на них, мы щедро ими делимся. И как же благодарят они нас за то, что мы гостеприимно встречаем их здесь, на наших берегах? Они пытаются нас убить. Пытаются сокрушить наше правительство, как они это сделали с гнилыми Романовыми. Но мы-то не гнилые Романовы. Мы — единственная преуспевающая демократия в мире. И мы не собираемся просить за это прощения.

Дэнни чуть-чуть подождал и зааплодировал.

Гувер, казалось, снова изготовился его куснуть, но Финч лишь отвесил поклон.

Дэнни опять увидел перед глазами Салютейшн-стрит, вспомнил, как из стены брызжет белый дождь штукатурки, как из-под ног уходит пол. Он никогда об этом ни с кем не говорил, даже с Норой. Как описать словами эту беспомощность? Никак не опишешь. Проваливаясь с первого этажа в подвал, он чувствовал, как его охватывает твердая уверенность, что он больше никогда не будет есть, не пройдет по улице, не ощутит подушку под щекой.

«Я в твоей власти», — подумал тогда Дэнни. К кому он обращался? К Богу, к случаю, к своей беспомощности?

— Сделаю, — произнес он.

— Патриотизм или гордость? — Финч поднял бровь.

— Одно из двух, — ответил Дэнни.

После того как Финч и Гувер отбыли, Дэнни с отцом уселись за столик и принялись потягивать ржаной виски.

— С каких это пор ты разрешаешь федералам лезть в дела БУП?