Наступит день

Потом он поднял на руки сына, усадил его на колени и стал ласкать и целовать его кудри, лицо, руки.

Хавер смотрела на Керимхана, и какой-то страх мешал ей спросить о повязке на глазу.

— Не болен ли ты, Керимхан? — спросила она наконец робко. И тут же, как бы устыдившись своего вопроса, развязала узелок и достала из него смену нижнего белья и чистую верхнюю сорочку: — Возьми. Переоденешься. Сколько раз я приносила тебе. Не пропускали, И передач не принимали.

Несмотря на все усилия, ее голос звучал глухо, говорила она отрывисто.

Керимхан молча взял узелок и не решился сказать Хавер, что все это ему больше не понадобится.

Он хотел спросить, как она живет, но, представив себе страшную картину нужды, в свою очередь заколебался.

— Ты о нас не думай, — сказала Хавер, как бы почувствовав его внутреннее волнение. — Слава аллаху, кусок хлеба есть. Я работаю и в этом году думаю отдать Азада в школу.

Мальчик, который, прижавшись, сидел на коленях у отца и неотрывно наблюдал за стражником, вдруг соскочил с его колен и стал тянуть Керимхана к выходу.

— Уйдем отсюда, папа! Пойдем домой! Здесь плохо!

Керимхан не сразу нашелся, что ответить, и неожиданно ему представилось за толстыми стенами и решетчатыми окнами тюрьмы свободное и прекрасное будущее.

— Я приду к тебе, сынок, — сказал он. — Приду. Если не сегодня, то завтра непременно приду и принесу тебе светлый день.

Им напомнили, что пора прощаться. На их лицах отразилось тоскливое недоумение. Как быстро прошло время!

Не желая более мучить Хавер, Керимхан поднялся первым.

— Ничего, моя Хавер! — сказал он спокойно. — Эта темная ночь пройдет. Вы увидите светлые дни, вас обласкает живительный ветер свободы. Помните, что тогда и я вместе с вами буду приветствовать этот радостный день…

— Выходите, ханум! — строго сказал тюремщик, открывая дверь перед Хавер.

Керимхан хотел передать Азада жене, но мальчик обвил ручонками шею отца и стал еще отчаяннее просить его:

— Папа, уйдем! Уйдем отсюда!

Тюремщик хотел оторвать мальчика от узника, но Керимхан твердо отстранил его рукой.

— Не беспокойтесь. Я сам.

Он еще раз поцеловал Азада, приласкал и, тихонько разняв обвившиеся вокруг его шеи ручки, сказал:

— Иди, сынок, иди! Мама ждет тебя! И будущее тебя ждет!..

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

К полудню, когда солнце стояло в зените, улицы Тегерана пустели, даже извозчиков не было видно. Лавки и магазины закрывались. Работали только чайные и кое-какие мелкие фруктовые лавки. Люди старались укрыться от невыносимого зноя. На улицах оставались лишь нищие, жавшиеся к стенам и искавшие спасения в их тени, да бездельники, которые шлялись по рынкам в надежде урвать от щедрых покупателей какой-нибудь пеш-кеш — подачку. Они подсказывали любителям, где можно купить отличные чулки или особенно жирную баранину, сопровождали неопытных покупателей, главным образом приезжих крестьян, посредничая между ними и продавцами, или брались донести тяжелую покупку. Среди этих бродяг было немало преступного элемента, готового ради одного тумана на любую низость. Беглым взглядом умели они определить характер человека, щедр он или скуп, зорок или ротозей. Они назойливо преследовали каждого, пытаясь вырвать хотя бы один-два крана. Когда торговля замирала, они проводили время в курильнях опиума или в публичных домах. Не брезговали они и мелкой кражей.

В один из знойных августовских дней, когда южное солнце загнало людей в дома, на одной из грязных и пыльных улиц Тегерана сидела прямо на земле, в тени саманной стены кучка таких бездельников и резалась в карты, сопровождая игру грубой бранью.

Среди них находился и Эрбаб Ханафи, который прокутил в притонах полученные от фон Вальтера деньги и теперь нетерпеливо ожидал получения новой суммы.

Недалеко от них, на солнцепеке, уличный кулинар жарил на углях бараньи потроха.

— Эй, кечал плешивый! Дай-ка мне порцию! — крикнул, не вставая с места, Эрбаб Ханафи.

Кечал оставил покупателя, уже протянувшего руку с деньгами, и, положив на кусок лаваша ложку жаркого, завернул в трубочку и торопливо отнес картежнику.

— Изволь, Эрбаб! Я готов всю сковороду подарить тебе, — сказал он, подавая жаркое.

— Ах, если бы аллах послал порцию плова! — проговорил с вожделением игрок, проглотив последний кусок. — Такими вещами не набьешь брюхо.

— А почему бы тебе не пойти к Гамарбану-ханум, Эрбаб? — спросил один из компании.

— Пусть ее дом рухнет ей на голову. Эта ведьма крошки хлеба не даст даром. Там, где нет барыша, она и над одним шаем трясется.

— Ты тоже не промах! Одно время ты хорошо подоил ее, Эрбаб.

— То был особый случай. Ради Гюльназ эта ведьма и на меня тратилась… Но никогда еще она так не попадала впросак.

— Неужели ей так и не удалось обработать Гюльназ?

— Об этой девушке лучше и не говорить, ребята, — серьезным тоном сказал Эрбаб. — Даже такая опытная шлюха, как Гамарбану, не сумела совратить ее. Теперь Гюльназ работает судомойкой и уборщицей, но честь свою хранит по-прежнему.

— Эх, ребята! — вздохнув, проговорил кто-то. — Иметь бы кровлю над головой да кусок хлеба, вот с кем бы наладить хорошую жизнь!..