Наступит день

— Ваше величество, меньше различия между небом и землей! — поспешно выпалил он первые пришедшие в голову слова и продолжал: — То развитие и прогресс, которых достиг Иран при вашем величестве, никогда не имели места в прошлом. Во времена Ануширвана Справедливого надо было потратить целый месяц чтобы добраться из Мазандерана в Исфаган; тогда не было иных средств передвижения, кроме верблюдов и ослов. А при вашем величестве изобретены такие средства, что за три дня можно изъездить всю страну из конца вконец. При Ануширване Справедливом не было самолетов. У вашего величества они имеются. Тогда не было электричества, не было паровых машин, теперь они есть; автомобилей не было, при вас — есть, почты и телеграфа не было, в ваше время есть… Как можно сравнивать времена Ануширвана Справедливого с вашей благословенной эпохой, ваше величество?

Резким движением Реза-шах вскочил с места и указал Хакимульмульку на дверь.

— Ты забыл главное, что у Ануширвана Справедливого был такой мудрый везир, как Бузери Джумерх, и у него не было нужды в таких ослах, как ты. Убирайся вон! — крикнул вдруг шах.

Хикимульмульк впоследствии не мог припомнить, как он выскочил из кабинета.

Выйдя от Реза-шаха, Хакимульмульк от всего сердца проклял и Ануширвана Справедливого и всех прочих шахов, когда-либо восседавших на иранском престоле.

"Дело оборачивалось для меня неплохо, но тут помешал этот проклятый Ануширван. Теперь так того и жди, шах еще и меня включит в компанию сертиба Селими. Я сам собственными руками погасил свой светильник!" — терзался он.

Эти мысли всю ночь мучили его, не давая спать. Как ужаленный змеей, метался он в постели. И все же, подобно азартному игроку, решил продолжать игру.

Наутро он вызвал к себе Софи Иранпереста и в назначенное время повел его к шаху.

Софи Иранперест, которому впервые выпала честь предстать перед его величеством, склонившись перед шахом застыл, словно завороженный.

Гневный взгляд падишаха внес еще большую сумятицу в душу Софи Иранпереста. Все чувства, все мысли его были парализованы страхом.

Рядом с ним, склонившись в таком же глубоком, до земли, поклоне, застыл министр двора, ожидая разрешения выпрямиться.

А Реза-шах, привыкший к тому, чтобы люди терялись и дрожали перед его персоной, казалось, испытывал явное удовольствие.

— Кто ты такой, что выступаешь против властей, сударь? — раздался наконец над склоненной головой редактора яростный голос повелителя.

Мир потемнел в глазах Софи Иранпереста. Он повалился в ноги падишаху, из его горла вылетели молящие слова:

— Пощадите, ваше величество! Не имел этого в мыслях!

Реза-шах окинул его презрительным взглядом и, высвободив ноги из объятий Софи Иранпереста, обратился к Хакимульмульку:

— А я думал, что ко мне явится человек. Убери его прочь отсюда!

Хакимульмульк быстро шагнул к Софи Иранпересту, который продолжал лежать распростертым у ног шаха; и поволок его к выходу. У порога он услышал голос Реза-шаха:

— Привести сертиба Селими!

— Слушаюсь! — покорно ответил Хакимульмульк и вытолкнул Софи Иранпереста из кабинета.

— Ты что, не нашел другого места подыхать? — накинулся он на Софи в приемной.

Софи Иранперест глубоко вздохнул.

— Читая твои статьи, думаешь, что это волк, тигр, лев, А ты, оказывается, не более как заяц, хуже того — крыса!.. С этакой ли головой критиковать политику германского правительства в отношении Ирана? А, подлец? Говори! Ты писал эти статьи или кто-нибудь другой? Отвечай же, внук нечестивца!

Софи Иранперест, поняв, что его писания вызвали гнев шаха, почувствовал себя еще хуже.

У него было теперь одно лишь желание; как можно скорее убраться отсюда.

— Ваша милость, — с трудом выдавил он из себя, — если я еще когда-нибудь буду критиковать какое бы то ни было государство, пусть буду я проклят вместе с моим покойным отцом.

— Тьфу!.. — везир плюнул в лицо Софи и вытолкал его на лестницу.

Велев впустить сертиба Селими и Хакимульмулька, Реза-шах начал медленно прохаживаться по комнате.

Последние дни Реза-шах чувствовал себя удрученным. Все яснее ощущал он, что путь, которым он шел в течение пятнадцати лет правления как в области внешних отношений, так и во внутренней политике, привел его на край бездны. И эта бездна готова была теперь поглотить трон.

Здание, которое он строил пятнадцать лет и считал несокрушимой крепостью, начало колебаться, давать трещины. Раньше у него и в мыслях не было, что он может погибнуть под развалинами этого здания. Болезненно острым инстинктом, свойственным всем властолюбцам, он предугадывал такой конец. Поэтому его окончательно покинули самообладание и способность управлять своими действиями.

В подобном состоянии пребывал он и теперь, когда ожидал появления сертиба.

Весь окружающий мир, даже солнечный свет, казался ему отвратительным. Особенно бесили его вороны, которые слетались стаями на вершины высоких чинар в дворцовом парке и неумолчно каркали.