Наступит день

Фридун понял, что Хикмату Исфагани неизвестны последние события, и почувствовал некоторое облегчение. А серхенг Сефаи презрительно усмехнулся, приняв эту выходку Хикмата Исфагани за смехотворную попытку избежать наказания столь легковесным способом.

— Вы не смейтесь, не смейтесь! — еще более возбужденно закричал Хикмат Исфагани. — Я говорю правду.

— А вы знаете, кто он? — спросил серхенг Сефаи, указав на Фридуна. Это тот самый Фридун, о котором вы хлопотали, чтобы облегчить ему наказание.

Хикмат Исфагани застыл на месте, ошарашенный и растерянный.

— Разве ты не тот самый, из деревни? — обратился он к Фридуну.

— Я не понимаю, о ком изволит говорить господин, — ответил Фридун как ни в чем не бывало.

— Еще немного, и я сойду с ума! — проговорил Хикмат Исфагани в недоумении. — Я забуду и свое собственное имя, перестану отличать белое от черного… — И он, покачивая головой, вышел из кабинета.

— Вы отлично научились выходить сухим из воды, — сказал серхенг, окинув Фридуна строгим взглядом.

Фридун не ответил. Он предчувствовал, что серхенг собирается разыграть с ним какую-то комедию, и собирался с силами, готовясь предупредить и расстроить его планы.

— Начинайте! — прервал молчание Сефаи. — Послушаем вас.

— Мне говорить нечего.

— Не упрямься! Послушайтесь моего совета, и мы будем друзьями. Я обещаю вам жизнь, свободу и карьеру.

— Благодарю. Мне нечем заплатить за все это.

— Признайтесь во всем и обещайте работать с нами.

Поняв, что из него хотят сделать второго Гусейна Махбуси, Фридун в душе посмеялся над этой надеждой серхенга.

— Уверяю вас, господин серхенг, вы ошиблись во мне.

— Хочешь, я расскажу твою биографию со дня рождения?.. Тебе нечего скрывать от нас парень. Это совершенно бесполезно.

Фридун молчал.

— Чтобы послать тебя на виселицу, вполне достаточно твоего поведения в университете.

— Какого такого поведения?

— Какого поведения?.. Гурбан Маранди тебе знаком? Или ты будешь отрицать и это?

Фридун на мгновение задумался. Ему стало ясно, где находится ныне Гурбан Маранди.

"Быть может, его вынудили дать ложные показания?" — пронеслось в голове Фридуна.

— Задумался? — снова заговорил серхенг. — Вот видишь, как безрассудно пытаться скрыть от нас что-либо?! Мы все знаем.

— Я не могу понять, какое отношение имеет к моему аресту Гурбан Маранди.

— Мы отлично знаем, что вас связывало единство убеждений и единство целей. Поэтому ты не осуждал его действий, направленных против родины, против нации, против шаха. Но этого мало. Ты сочувствовал всему этому.

— Я требую доказательств.

— Доказательства? Помнишь историю с Саибом Тебризи? Почему ты тогда молчал, точно набрал воды в рот? Почему не выбил зубы этому предателю Маранди? Сочувствовал ему!

— Я считал это несправедливым, господин серхенг. Разве разумно исключать из университета за чтение стихов Саиба Тебризи.

— Дело не в Саибе, парень. Мы не столь простодушны, чтобы рассматривать события такими, какими они кажутся. По отдельным поступкам мы определяем, какому богу человек молится. Ведь людей толкают на тот или иной поступок мысли, желания, стремления. Так вот, твой приятель читал стихи на азербайджанском языке, а потом взялся защищать этот язык. Это верно?

— Но я не вижу в этом ничего преступного.

— Человек, восхваляющий язык, начнет потом славословить народ, нацию. Человек, признающий азербайджанский язык, должен признать и азербайджанский народ. Такова логика.

— Но если это даже так, где же в этом преступление?

— Всякий, признающий азербайджанцев как народ, отрицает единство иранской нации. Но главная опасность не в этом. Всякий, кто выдвигает в Иране азербайджанский вопрос, неизбежно обращает свои взоры к северу, к России, потому что часть Азербайджана находится там. Баку, Гянджа, Шемаха все это на советской земле. Теперь догадываешься, какой вывод из всего этого напрашивается?

— Нет, не догадываюсь.

— Догадываешься, только не хочешь признаться. В таком случае я открою тебе, что заключено в твоем сердце: оторвать весь Азербайджан от Ирана и передать туда, Советам. Вот в чем преступление! Вот что вызывает гнев у его величества! А ты содействовал этому. Можешь ты отрицать это?

— Благодарю вас, серхенг. Вы многому меня научили. Признаюсь, до этого я еще не додумался.

— Больше ничего не имеешь сказать?

— Ничего.

Серхенг Сефаи нажал кнопку.

— Увести!..

Фридуна снова бросили в мрачную могилу. Два дня его били, истязали, пытали. Когда он терял сознание, его обливали водой и приводили в чувство. Потом опять били до беспамятства.

На третий день он опять стоял перед серхенгом.

— Наконец я действительно до конца узнал вас! — сказал Фридун твердо. Больше вы ни одного слова от меня не услышите.

И с этой минуты все вопросы серхенга оставались без ответа.

Серхенг велел поместить Фридуна в прежнюю камеру и, когда тот ушел, приказал:

— Ночью впустить к нему помешанного!..

В камере Фридуна стояла тяжелая тишина. Тишина и мрак. Изредка эту тишину нарушали мерные шаги проходившего за дверью тюремщика. Когда шаги его отдалялись, в камере вновь воцарялась мертвая тишина.