Наступит день

— Мой друг Фридун прибыл с севера, — сказал он, — он некоторое время работал в деревне и хорошо знает настроение крестьян. Ему знакомы страдания азербайджанского крестьянина, да и сам он испытал уже кое-что.

Смуглый мужчина, сидевший рядом с Курд Ахмедом, ответил на эту рекомендацию:

— Игит крепнет в боях! Листок на ветке и тот выдерживает порывы ветра и вихри пыли. Настоящим человеком я считаю того, кто закален в бурях.

Подметив, с каким вниманием прислушивается к этим словам Фридун, Курд Ахмед представил ему говорившего:

— Керимхан Азади. Работает на табачной фабрике.

В это время снова раздался звонок в прихожей. Арам пошел отворять и через минуту вернулся с Серханом и Феридой.

— Знакомьтесь! — радостно сказал Фридун, указывая на Фериду. — Первая иранская женщина, вступившая в наш круг.

— Нет, милый друг! — с улыбкой возразил Курд Ахмед. — У нас уже есть одна — жена нашего друга Керимхана Азади — Хавер-ханум. Сегодня она не могла прийти; чувствует себя не здоровой.

Ферида не помнила себя от смущения. Словно какой-то туман заслонил от нее людей. Она едва различала, что вокруг говорят.

— Как жизнь в Азербайджане? — спросил Керимхан Азади Фридуна.

Фридун испытывал некоторое замешательство: как повести рассказ, чтобы эти люди, с которыми он встречался впервые, лучше поняли его? Когда он начал, ему казалось, что слова недостаточно полно и глубоко выражают его мысли. Но по мере того как он рассказывал о пережитом и увиденном в деревне, вспоминания все более захватывали его, и речь полилась свободно и непринужденно.

— Не жизнь, а ад — заключил он свой рассказ. — Удел крестьян беспросветная нужда, нищета, гнет. Крестьянина грабит каждый, кому только не лень, будь то жандарм или полицейский, помещик или деревенский богатей.

То, о чем рассказал Фридун, Курд Ахмед дополнил своими наблюдениями, особо подчеркнув непрекращающуюся борьбу между крестьянами и помещиками.

— Да, крестьяне доведены до крайности. Но недовольны не только крестьяне. Я встречался с людьми самых различных слоев, и все они выражали недовольство. Вся страна стонет под гнетом шахского режима. А ведь в каждом правительственном учреждении сидит не один, а сразу несколько повелителей, падишахов. Взяточничество, беззаконие, произвол перехлестнули через край. Втаптывают в грязь честь и достоинство народа. И я твердо знаю — народ нетерпеливо ждет сигнала, чтобы вырваться из этой тюрьмы.

— Все это, конечно, верно, — сказал Риза Гахрамани, — Но мне думается, что о положении Ирана мы можем и должны судить не только по деревне. В Иране формируется сейчас новый класс, могучая общественная сила. Это рабочий класс. Вся будущность Ирана зависит от взаимодействия и союза этих двух могучих сил.

Затем заговорил Азади.

Слушая Керимхана, Фридун не спускал глаз с его лица, на котором лежала печать большого напряжения и усталости.

— Конечно, вся сила в молоте и наковальне рабочего, в его труде. Партия, забывающая эту истину, ничего не добьется. Без рабочего класса в современном обществе невозможен ни один прогрессивный, а тем более революционный шаг.

— Истинная правда! Крестьянин, который всю жизнь крепко держится за хвост своей телки, и рабочий, свободный от собственности — не одно и то же! — горячо воскликнул кто-то из молодых.

Эго восклицание вызвало шумный спор. Ферида, не совсем понимавшая суть спора, растерянно переводила глаза с одного говорившего на другого.

— Ты неправ, мой друг! — сказал наконец Керимхан Азади, обращаясь к молодому человеку, который сделал такой неожиданный вывод из его слов. — В такой стране, как Иран, нельзя выбросить крестьянство, как лишний груз, из революционной борьбы… Трудовое крестьянство — верный союзник рабочих…

Наклонившись к Курд Ахмеду, Фридун тихо спросил его о молодом человеке, так резко отозвавшемся о крестьянах.

— Это Ризван, техник, работает на мыловаренном заводе, горячий паренек, — негромко ответил ему Курд Ахмед и, повысив голос, стал призывать товарищей к порядку. — Тише, тише! Прошу вас! Дайте Керимхану Азади до конца высказать свою мысль.

И, когда наступила тишина, Керимхан продолжал:

— Дорогие друзья! Я также хочу сказать, что в Иране поднимается новый класс — пролетариат. Он имеет свои идеалы, свои великие цели. И это он разнесет прогнившие основы нашего общества, как горный поток — глиняную стену…

— Но ведь то же самое говорю и я! — опять вмешался Ризван. — Разве такое дело по плечу мужику, который днем и ночью дрожит над своим скарбом?

— Ведь если бы крестьянин был способен уничтожить гнет, — поддержал его еще один из присутствующих молодых рабочих, он давно бы сделал это. Тысячи лет существует мир, столько же существует и крестьянин. Что же сумел он изменить в этом мире?

Снова поднялся шум, и Курд Ахмеду с трудом удалось восстановить порядок.

— Продолжайте! — обратился он к Керимхану. Но Ризван перебил его.

— Не лавочник, мысли которого так же путаны, как и его дела, и не крестьянин, мечтающий лишь о том, как бы вместо одной коровы иметь две, будут направлять революцию в Иране, — это сделает рабочий! — проговорил он горячо.