Наталья Бехтерева. Какой мы ее знали

Потом, став зрелой, она сформулирует нравственный закон для себя и для своих учеников: «Человек должен нести ответственность за несделанное». Нет, не только за то, что не применил знания, которые имел. Но и за области, еще не познанные человечеством, не отданные ему на благо. «Каждый в ответе не только за то, что свершил, но и за то, что не сумел сделать, промедлил со свершением». Этим руководствуется она в науке – при добывании новых знаний о мозге. И в клинике – при организации лечения.

Клиника, как ничто другое, показывает практичность хорошей теории. Показывает и характеры тех, кто вводит науку в практику: дело это нелегкое. Когда Бехтерева говорит «Надо встать на край!», значит, требует, чтобы за здоровье пациента дрались так, будто от этого зависит жизнь того, кто его лечит. «И если надо сделать невозможное, значит, надо постараться спокойно сделать это невозможное…»

А ведь когда-то ей, врачу «от Бога», казалось, что ее путь – не медицина. Что выбор – неокончателен, не ее решение, а воля обстоятельств. Просто – долг. В силу долга перед ранеными стала врачом, аспирантуру окончила ускоренно (знания всегда ей давались легко).

Однако заинтересовало, захватило ее не то, что уже было известно в медицинской науке, а то, о чем она думала госпитальными ночами, когда врачи не могли справиться с тяжелыми поражениями мозга раненых. За тупики, за загадки выбрала Бехтерева свою науку, эту страну белых пятен – нейрофизиологию человека.

Начала она работать в Ленинградском нейрохирургическом институте. Характер операции определяется диагнозом, какой предварительно ставят врачи. И они же говорят, есть шанс выжить или операция уже не нужна совсем. В этом консилиуме участвовала и Бехтерева. Интуиция и тщательность помогали ей. Но сколько же раз она снова и снова тыкалась в тупики и белые пятна, сколько раз признавалась себе, что традиционный путь исследования здесь ничего не дает!

Надо было множить знания о мозге. Узнавать этот сложный комплекс тоже комплексно – многосторонне. И она поняла: надо уходить из института, чтобы получить возможность принципиально новых решений. Институт экспериментальной медицины (ИЭМ), в котором она училась в аспирантуре, предложил открыть отдел специально под ее тематику. Она назвала его отделом нейрофизиологии человека. Это было первое в стране научное подразделение такого направления.

Молодой отдел Бехтеревой был тогда совсем небольшой – одиннадцать единиц вместе с уборщицей. От уборщицы Бехтерева отказалась, взяла инженера. Ученые и ремонт сделали сами. Кажется, их это не очень тяготило. Ведь главным было – всем вместе обсуждать свои проблемы.

Приехав впервые в ИЭМ, я не могла установить, отделяют ли сотрудники Бехтеревой хоть как-то ее рабочий кабинет от ее квартиры. Никогда нельзя было угадать, сколько человек сядет ужинать или обедать вокруг стола – только ли семья или еще человек пять из ИЭМа. А могло быть, что на несколько суток застревала в квартире та из ее сотрудниц, которая чего-то не могла осмыслить. Или, наоборот, та, у которой все очень хорошо выходило, и надо было быстро двигать дело вперед.

А глава дела Бехтерева? Она всегда – «генератор» (генератор идей – за это любят руководителей). И еще в отношение к ней отдел вкладывал два чувства: она была равна всем и выше каждого. Равна – потому что не администратор, а исследователь, врач. Выше – потому что именно она умеет помочь любому в любых запутанных взаимоотношениях с тайнами природы.

Отделу нужны были исследователи с независимым мышлением, физиологи, нейрохирурги, невропатологи, психологи – люди очень разных научных специальностей: ведь тогда-то и рождался новый комплексный метод изучения мозга, который должен был дать максимум сведений о нем и об организме. Но при этом минимально тревожить больного и в обследовании, и в лечении. Это определено жизненной позицией, убеждением, ежедневной практикой Бехтеревой. Она считает, что, работая с каждым из больных, клиника обязана решать его, именно его проблемы. Нельзя проводить такое обследование пациента, которое окажется нужным не ему, а тем больным, которые придут следом. Вместе с тем ученым необходимо видеть весь фронт задач медицинской науки, исходить из интересов всего человечества.

Директором ИЭМа был тогда академик АМН Дмитрий Андреевич Бирюков. Как-то он рассказывал мне, что пытался предупредить Бехтереву о «ножницах» между желаемым и возможным, о том, что немало лет понадобится ей, чтобы пробить стену недоверия медицины, ее инерционность.

Та слушала вежливо, спокойно, и на ее лице проницательный Бирюков читал: «Проблема должна быть разрешена, и она разрешена будет».