НАТАН. Расследование в шести картинах

Вы, дорогая, помогаете моей карме — то, что другие черпают из искусства и религии, я узнаю благодаря отношениям с женщинами. Вы позволили мне узнать на своей шкуре столько философских понятий! А разве они имеют хоть какую-то цену, если их не прожить всем телом, всей душой, что, в общем-то, одно и то же?

Эта философия (о которой я вам вот-вот расскажу) прошла через горнило наших отношений — через ваши капризы, наши ночи, сначала необыкновенно прекрасные, а потом наполненные холодом, через вашу страсть, ушедшую в равнодушие, через ваше умение быть одновременно уступчивой и бескомпромиссной.

Вот вам маленький примерчик познания: подлинная непредсказуемость другого человека, неподконтрольность его тебе, а следовательно, несводимость его ни к какому твоему о нем представлению, а также невозможность овладеть им — остро понять это можно только в любви и перенести этот опыт на иные сферы. Это дает тяжелое чувственное знание, которое имеет более высокую цену, чем интеллектуальное. Вы мне его подарили. Без всяких просьб с моей стороны.

Спасибо.

Несколько ударов шпагой

Да, дорогая, кто не любит, тот всегда хозяин ситуации. Вы были абсолютной хозяйкой, и я не ошибусь, предположив, что эта роль доставляла вам удовольствие. Конечно, прошлое всколыхнулось и ворвалось в настоящее, и образы ваших унижений придали вам презрения и силы. Но разве я унижал вас? Я понимаю: каждый имеет право на интерпретацию, каждый. Но есть грань, за которой интерпретация становится ложью.

Ах, эти ваши упреки… «Измена!» Ну и что? Что из того? Ответьте мне, наконец, что же в ней катастрофического? А лучше ответьте себе — это будет потрудней.

Вам всегда нравился мой (употребляю ваше омерзительное выражение) «тонус», мои (цитирую с презрением) «легкость, юмор и жизнелюбие». Да, со словами вы никогда не дружили, пардон. А теперь подумайте: разве может такой человек не любить женщин? Я мирился с обратной стороной ваших достоинств. Вы же не хотели знать никаких обратных сторон, а они есть у всего, тем более — у таланта.

Я талантлив. А что поделать?

Не вижу смысла скрывать это неотступное ощущение.

Талант вдруг сверкнет, и что-то забеспокоится в женщине, до этого чувствовавшей себя в полной безопасности. И вдруг: кто-то представляет опасность! Пусть вот этот — небритый и худощавый, с телом, не обещающим никаких особенных удовольствий, но ведь я помню, как сверкнуло? Ведь сверкнуло же?

Попав под обаяние таланта, женщины расстегивали и распахивали, смотрели вдаль и вбок, искали что-то, снимали, еще снимали, а наутро…

Да что говорить, талант в первую очередь морочит голову его обладателю. Жертвами — случайными — оказываются те, кто находится рядом в момент твоих напряженных разборок с самим собой. И в поисках нового аргумента, нового поворота событий ты внезапным жестом призываешь в свою жизнь новое лицо, новую героиню, новое тело, а наутро… В конце концов, что такое утро по сравнению с ночью? Может быть, как раз оно недоразумение, а не ночь?..

Оставим в покое Кьеркегора?

Поперхнувшись глотком мартини и не прекращая любоваться вашей ладонью, я вспомнил слова Кьеркегора: «Лишь тот, кто познал тревогу, находит покой, лишь тот, кто спускается в подземное царство, находит возлюбленную, лишь тот, кто поднял нож, обретает Исаака». Перефразируем: только тот, кто развелся, готов к свадьбе, лишь тот, кто разделся, одет воистину…

Это звучит обнадеживающе для тех, кто ищет надежду — пусть не в реальном, так в идеальном мире. Я же, — и тут мой голос наполняется гордостью, — не нуждаюсь в надежде, я решительно продолжаю карьеру соединителя противоположностей. А потому не могу быть ни счастлив, ни несчастен. Таков мой выбор.

А помните, что я сказал вам, когда мы катались на американских горках, и вдруг остановились на самом верху этой адской карусели? Мгновение тишины, визг женщин и даже нескольких мужчин прозвучали до вашего вопроса. Вы, раскрасневшаяся от страха и такая хорошенькая, спросили меня, верю ли я в Бога. Вопрос был закономерен: мы могли упасть и разбиться в лепешку. Пардон, в лепешки (а то и здесь вы заподозрите меня в эгоизме).

Я ответил: «Я верю в противоречие». Да, это было не к месту, это было пижонством. Но я вторил вам, ведь ваш вопрос был не только пижонством, но и вопиющей пошлостью. Но, самое забавное, я говорил правду. И вспоминал при этом седобородого праотца. Именно в противоречие верил Авраам, который три дня в полном молчании вез своего сына, чтобы принести его в жертву.

Быть может, каждый способен ощутить частицу того, что чувствовал Авраам, когда занес нож над сыном, не в силах ни ослушаться своего Бога, ни убить Исаака. Авраам знал, что в этот миг сойдутся противоречия — и его сын останется жив, и он выполнит веление Бога. Непостижимый, великий парадокс заключается в том, что именно так все и вышло.