Снизим уровень и скажем так: можно хотеть соединиться, чтобы расстаться вконец… Можно одним жестом закрыться и открыться? Бывает, что в одной точке сходятся любовь и ненависть, желание быть вместе и острое чувство необходимости разлуки? Бывает ли, что побег и движение навстречу — одно и то же? А если пытаешься рассечь этот узел, распадаются чувства, и они уже мертвы. А если ты проживаешь ежесекундно эту изнурительную алхимию чувств, то однажды замечаешь, как любовь становится черной, но не теряет своей силы. Бывает ли нежная жестокость, жестокая нежность? Источник моей жестокости и нежности — один, и он глубок, и мне жаль, что вы отказались от этого приключения. Никто не предложит вам ничего, равного по глубине. И опасности.
Ускользнуть
И сейчас, когда моя любовь преобразовалась в светлую печаль, я бы хотел оставить вам завет: не забывайте чистить зубы перед тем, как ложиться в постель с новым любимым. Быть может, он не так влюблен, как я? Быть может, у него не хватит фантазии, чтобы преобразить этот запах в совсем иной?
Зная вашу ранимость, предостерегаю вас. Я так же мог бы вам дать еще несколько бесценных гигиенически-психологических советов, но лучше вам подорваться на этих минах самой. Я предвкушаю скандалы и кровавые разборки, к которым приведет ваша — назовем это так — оригинальность.
Да, конечно, я просто-напросто брешу, но почему бы не поселить в вас червячок сомнения? Получилось, я надеюсь?
…Да-да, вы правы, я снова заболтался, давайте вернемся в кафе. Хотя, мне кажется, вы уже бросили читать это письмо. Но сохраните и прочтите — несколько мужчин спустя…
Вы почувствовали, как легко можно приблизить того, кто вас все еще любит — пусть даже силой оскорбления и ненависти. И была близость. А наутро… Весеннее, стрекочущее птицами, зеленеющее деревьями утро… Со смехом, удивлением и равнодушием вы дали понять, что все случившееся было вам столь же безразлично, как цвет простыней, на которых вы лежали. Лежали… Да, все движения и положения вашего тела до сих пор вызывают в моем теле ломоту желания.
Когда вы позволили себя поцеловать и отвезти, и положить, и лечь сверху, вы победили. Если бы вы водрузили меж нами стену, вы бы оставили наше прошлое неприкосновенным, и тем самым дали бы ему шанс вернуться во всей непостижимости и красоте. Но вы отправили наше сближение в область незначительного и случайного. А для того, кто пытается расшифровать каждый ваш жест, во всем видит намек и подтекст и всегда ищет что-то большее — согласитесь, такой факт оглушителен.
И тогда я понял, одно из моих сердец — то, которое хранило вас — разбито. До той минуты, когда я поцеловал вас, оно было невредимо, и даже разлука не расколола его.
Вести с озер
Я смотрел в ваши глаза и — впервые — не видел там себя. И я подумал: что такое забвение? И почему я так боюсь его? Поверите, что, испытывая этот страх — не найти себя в вас, и пытаясь коснуться вашей ладони, — я на минуту заснул? Да, зная меня, вы в это поверите… Но и во сне не прекращалась пламенная работа моей мысли. Я думал: что мы на самом деле забываем, когда нам кажется, что мы забыли? И что это значит: ощущать себя забытым?
Забвение — это когда часть твоей жизни уходит в небытие. То, что не держится в памяти, и тот, кого не держат в памяти, уходит из жизни в самом прямом смысле этого слова. В мгновение разрыва с человеком, который был тебе близок, смерть проявляет себя несомненно: она есть.
Ты сам, когда-то отраженный и запечатленный в душе другого, в его сознании, исчезаешь. Крупная неприятность заключается в том, что я ощущаю этот процесс почти физически. Наверное, поэтому мне, столь жаждущему (уж вы это знаете, как никто) любви людей и боящемуся смерти с детства, доставляет такую боль любой разрыв.
Само слово «разрыв» ужасно.
В одной из летописей — кажется, славянских — есть притча о черном озере, в котором страдают самые страшные грешники. Кто погружается на его дно, тех ЗАБЫВАЕТ БОГ. Жуткие слова. Если соединять в своем сознании великое и малое, события значительные и неприметные, то вот что я бы предположил: скорбь от разрыва с тем, кого ты по-настоящему любил, — это весточка с озера, где Всевышний предается своим божественным играм, забывая нас…
Все это мелькнуло в минутном сне. И, глядя и гладя, я старался отогнать жалящие вопросы: кто тот счастливчик, что не сознает своего счастья? Кто проник в ваши сны? Кто заставил вас перестать чувствовать, что даже одно прикосновение чужой руки к вашей, даже мысль об этом — измена мне? Когда ваша чувственность ускользнула от меня? Когда я перестал быть точкой отсчета — эротического, а значит, и духовного? Где он, где этот человек? Я ищу его, и ничего так сильно не желаю, как не найти его…
…И вот я уже бегу, бегу за ним, за разлучником, разворачиваю его — боже мой, ну и морда! — и кричу прямо в нее: «Ты получил ту, из-за которой я не сплю почти год, ту, которая разрушила две семьи и четыре сердца посредством меня, ту, которую я успокаивал ночью, когда она просыпалась от страшных снов…»