Наташин дневник

Закопали дедушку. Поставили белый крест с надписью на его могилке, и все присутствующие по очереди помянули его тут же кутьей. Потом Петр Сидорович стал обходить всех и приглашать помянуть покойного у нас дома, где Домна Степановна напекла блинов и наварила киселя на всю братию. Все к нам пошли, и Соня со мной. Просила я оставить меня на могилке помолиться за дедушку, да не позволили.

– Завтра придете, Наташа, – сказал Петр Сидорович, – а сейчас надо чин-чином, по православному обычаю дедушку помянуть.

И повел меня.

У Домны Степановны было уже все готово. Дедушкины товарищи-сослуживцы с батюшкой, отцом Димитрием, после короткой молитвы сели поминать покойного. И нас с Соней усадили за стол. Батюшка был рядом и все утешал меня.

– Молитесь Господу Богу, Наташа. Просите Его, Милосердного, подкрепить в ниспосланном вам тяжком испытании. Тяжело, слов нет, ваше горе, но и в нем есть для вас некоторая доля утешения. Дивной души человек был покойный Павел Иванович, чист сердцем, как ребенок малый, да примет его Господь Милосердный в селения праведных!.. А вы не отчаивайтесь, деточка, молитесь. В молитве найдете великое успокоение.

Уже кончались поминки, как вызвала меня Домна Степановна в сени.

– Выйдите на минуту, Наташенька, тут один человек вас спрашивает.

Мы с Соней вместе встали из-за стола, выходим в кухню, а на пороге стоит наш Иван Сергеевич Кулькин в своей учительской форме.

– А я за вами, Иволгина. Самое лучшее, если вы сейчас же с Измайлович к нам придете. Тяжело вам будет сегодня одной, а у меня среди моей детворы, может, чуть и развеетесь. А? Что вы на это скажете, Иволгина?

– Соглашайся, – шепчет мне Соня, – и я с тобой.

Я поклонилась учителю.

– Благодарствуйте, – отвечаю, – Иван Сергеевич, приду обязательно, если можно. Только попозже, а сейчас мне Петр Сидорович, как все уйдут, обещал сказать что-то важное относительно покойного дедушки.

– Ладно, поговорите с Петром Сидоровичем, а потом к нам на весь вечер, а то, может, у нас и переночуете… И Измайлович с собой тащите. Знаю я вас, стесняющихся девиц: вдвоем-то вам будет удобнее.

И ушел, не дослушав нашей благодарности.

– Какой он! – удивленно глядя на меня, шепнула Соня. – Вот не думала-то! Ведь в классе-то он аспид аспидом[11]

, гроза грозой. Пойду непременно вместе с тобой, Наташенька. Теперь я от тебя ни на шаг. Жаль мне тебя, Наташа, ох как жаль! И наши все ужасно тебя жалеют, весь класс. Даже Маня Хлопцова. А ты ведь знаешь Маню – гордячка, слова сочувствия от нее не дождешься. Вчера подошла ко мне в перемену между географией и русским и говорит: «Передай Иволгиной, Измайлович, ты ее раньше меня увидишь, что я ей всей душой сочувствую». А Зариницкая и Кукшина Лида, как венок на крест вешали, обе плакали.

– Какой венок? – удивилась я.

– А из настурций и астр, от нашего класса твоему дедушке. Не видела? Мы его в складчину заказывали.

– Ничего не видела. Добрые какие. Поцелуй их за меня, Сонюшка…

– Непременно, Наташенька.

И заплакала моя добрая Соня.

21 сентября. Ночью

Первую запись я сделала, как вернулась от Кулькиных в опустевшую нашу комнатку; вторую – что сейчас пишу – получасом позднее. Не могла писать без перерыва: потянуло к пустой дедушкиной постели, на которой он спал за пологом… Бросилась лицом в подушку и старалась представить себе дедушку, не безмолвного, холодного, мертвого, а живого, веселого, бодрого. Ничего не вышло. А тяжесть все так же давит сердце. Темно, как темно от горя у меня на душе!

Теперь снова взялась за перо. Как разошлись поминавшие дедушку его приятели, Петр Сидорович отозвал меня от Сони и говорит:

– Вот что, Наташенька, должен я с вами переговорить по дедушкиному поручению. У меня есть письмо с его посмертной волей. Года два тому назад он мне передал его на всякий случай, велел вам отдать после его смерти. Держите его, Наташенька, – прочтите и, если что от меня понадобится, зовите без стеснения. Мы с дедушкой вашим всегда приятелями большими были, так кому же, как не мне, о внучке его, сироте, и позаботиться. А я пока что попросил Домну Степановну у вас ночевать. Ну, до свидания, Наташенька. Завтра после службы наведаюсь. А пока вот вам деньги, остаток от дедушкиных похорон. Месяца на два вам хватит прожить безбедно, как жили при дедушке. Домна Степановна будет о вас заботиться, с ней уже все переговорено. А там мы с товарищами придумаем, как вам дальше быть, что предпринять, куда вас пристроить на житье-бытье. Хлопотать надо будет, Наташенька. Дедушка-то, может, что и написал об этом в своем письме, завтра все расскажете, вместе все обдумаем и решим.

Сказал, сильно пожал мою руку и ушел, сунув мне какой-то серый конверт. Сейчас этот конверт лежит распечатанный передо мной, а само письмо дедушки я вшила в страницы своего дневника, потому что оно является для меня незаменимым сокровищем и последней волей дорогого моего старичка…