Амутных Виталий Владимирович

НАТЮРМОРТЫ

Старенький телевизор. Крышка панели управления отсутствует, сквозь щель

просматриваются агатовые внутренности аппарата. Сохранились только две кнопки,

красная и белая. Маленький оливково-серый экран обрамлен черным пластиком.

Облицован телевизор полированным деревом цвета перезревшего огурца. Сверху на

телевизоре эллипсоидной формы аквариум. Аквариум пуст. Нежная серебристая

пыль зрительно придает стеклу велюровую мягкость и размывает плетение обойного

рисунка за ним. Сюда же, в стеклянный эллипс, врезается угол коричневой рамки,

висящей на стене. Багетом с традиционными листьями аканта оправлена старая

фотография: молодая женщина в строгом платье прошлого века с глухим

воротником, доходящим до подбородка. Волосы гладко зачесаны и убраны назад

тяжелым узлом. Взгляд ровный, твердый, проносящийся мимо, не задевая

окружающего. Желтый картон вписывает портрет в аккуратный овал. В аквариуме

горят два отражения трехрожковой люстры, причем одно отражение перевернуто.

Эти звездочки выглядят довольно нарядно, будто имеют дальнее родство с

рождественской елкой. Справа от необитаемого аквариума небрежно сложенная

колода игральных карт, из которой высовывается по пояс бледный c

размочаленными уголками трефовый валет. Слева стопка писчей бумаги, на ней две

книги. Нижняя, потолще – «Д.С.Мережковский т.1». Верхняя, тоненькая –

«Гороскопы». На ее темно синей обложке с быками, львами, кентаврами,

скорпионами в хлябях грозовых облаков стоит белая фарфоровая чашка с засохшей

кофейной гущей на дне. Белый фон обоев неуклонно втягивает ее в себя, и,

возможно, совсем поглотил бы, если бы не тусклый глазок на золотой сеточке

ободка, не гаснущий, упорный.

«Скоро она приедет… Та-ак… Ну, что же… Ну, что же… Что же? Можно…

почитать книгу. Какая там страница? Двадцать четвертая? А, четырнадцатая! Более

всего был оценен форштевень, сделанный из комля отличного, росшего в поле дуба.

Впоследствии, когда я плавал в районе Кокосовых островов, он надвое расколол

коралловый выступ, не получив повреждения. Право, нет лучшего дерева для

корабля, чем дуб, растущий в открытом поле. Какая же я дубина! Что же я за

балдуин такой! Есть же яблоки! Это великолепно, что я позавчера не пожалел пяти

рублей. Под яблоки любая книжка лучше идет. И место нужно поменять. А то сидишь

в этом мягком кресле и чувствуешь себя одной из его потертых подушек. Скоро она

приедет. У нее такие узкие ногти и длинные пальцы. И всегда холодные. Интересно,

нормально ли это?»

На светлого дерева обеденный стол наброшено сложенное вчетверо тонкое

одеяло. Трудно угадать его первозданный цвет. Сейчас это что-то вроде

абрикосового. На уголке полуоторванная белая с черными циферками метка для

прачечной: 4П 5837. Загнутый край одеяла открывает третью часть столешницы,

светло-желтой с выразительными рыжими линиями сосновой текстуры. По столу

разбросана масса самых различных вещей. Они распределились почти равномерно,

так, что решительно стирают границу между бледно-оранжевой тряпкой и деревом.

Записная книжка в черном коленкоре, четыре синих фломастера, пустая пачка

сигарет «Столичные», несколько открыток, исписанных лиловыми закорючками, одна

– картинкой вверх: парень и девица в карнавально-ярких андалузских костюмах,

чайная ложка, полосатая оберточная бумага из магазина, пузырек темного стекла с

витаминами, брошюра «Есть ли жизнь на других планетах?», вязаные серые

перчатки… В центре высится массивный утюг с черной пластмассовой ручкой.

Никелированный бок его кое-как отражает разбежавшуюся по столу мелочь. С другой

стороны к нему прильнул мятый лоскут газеты, из-под которого пестрой змейкой

выныривает электрический шнур. Он прокладывает под открытками и бумажками

замысловатый путь, лишь кое-где показывая тонкое гибкое тело, и кладет свою

квадратную голову-вилку о двух жалах на выщербленный угол стола.

«Ведь тебе не понять

Моих страстных речей,

В сердце грусть не унять

Блеском чудных…

Сыро. Как-то сыро. Да, очень сыро. Это оттого, что белье приходится сушить в

комнате на радиаторах. Может быть, ей не понравится, что так сыро? А что делать?

Балкона у меня нет, а в прачечную такие вещи не принимают. Да и стыдно. Впрочем,

к сырости нетрудно привыкнуть. Я вот живу – и ничего. Телевизор не работает. Радио

включить? Ай, там все одно. Конечно, забавно было бы узнать, что Хусейну

раскровянили его жирную физиономию. Недурно, если бы и Бушу показали места

зимовки раков… Так нет же, все треплются, треплются. Ой… Опять сердце. С чего