Нация как субъект конфликта

Большинство теорий «национальных чувств» так или иначе ориентируются на идею «национальных особенностей», которые якобы и являются предметом интереса националистов. Отсюда следует обычная (и абсолютно бессмысленная) критика национальных чувств, суммируемая в избитой фразе «нельзя же ненавидеть за цвет кожи и форму носа». Эта благоглупость, разумеется, смешна: сам по себе шиболет не является предметом любви или ненависти. Национальные чувства связаны не столько с рефлексией над собственной «особенностью» (это удел теоретиков), сколько с острым переживанием границы между «ними» и «нами».

Следует подчеркнуть, что особенность

и отграниченность — совершенно различные явления. Когда мы говорим, что нечто отличается от всего прочего, мы далеко не всегда проводим границу между «этим» и «тем». И не потому, что переход от «этого» к «тому» совершается плавно (как между оттенками одного цвета): он может быть сколь угодно резким. Главное — в том, что этот переход ничем не затруднен. Ты делаешь один шаг и оказываешься в совсем другом месте — важно, что этот шаг делается легко и просто. Граница — это совсем другое. Прежде всего, наличие границы не предполагает, что она разделяет разные вещи. По обе стороны границы может находиться одно и то же

. Важно лишь то, что границу трудно пересечь. Это — главное (а по существу единственно важное) свойство границы. Если рассуждать более формально, границу можно определить как место, где пресекаются цепи причинности: процесс, захватывающий все по одну сторону границы, не продолжается по другую ее сторону. Например, граница физического тела — это то место, на которое «натыкается» другое физическое тело в своем движении. В более сложных случаях мы видим, что процесс может продолжаться и по ту сторону, но замедлившись, ускорившись или изменив свое направление. Все эти случаи иллюстрируют главное: граница имеет отношение не к материи и пространству, а ко времени.

Так вот: две нации могут ничем

не отличаться друг от друга, кроме самого факта наличия границы между ними. Эта граница может быть обозначена минимальным набором маркеров — достаточно пары столбов и кое-как проведенной межи. То есть — нескольких общеизвестных шиболетов, позволяющих отличить «своего» от «чужого» в ряде общезначимых ситуаций. При этом шиболет может не иметь никакой «культурной ценности»: достаточно того, что он позволяет различить «свое» и «чужое».

Поэтому пресловутые «этнические различия» (на описание и изучение которых потрачено столько сил и времени) в самых важных, критических ситуациях значат не больше, чем униформа солдат сражающихся армий. Разумеется, мундиры должны чем-то различаться — чтобы в случае чего не подстрелить «своего». Однако это и все: никакой «сущности» (например, «уникального народного духа») за ними, как правило, не стоит.

В конце концов, можно очень высоко оценивать себя как нацию и быть не в восторге от своих «отличительных особенностей» — например, скептически оценивать собственную национальную культуру, не считая ее значительным достижением. Как показывает практика, по-настоящему успешная нация вообще не нуждается в «охране национальных различий». Например, современным американцам их национальный успех заменяет

 «национальные отличия» от других народов. В некотором смысле он и является их главным (а может быть, и единственным) отличительным признаком: эта нация осознает себя как «успешный народ», «народ-победитель-всего» (America Is One). Можно даже сказать, что во всяком лидерстве сейчас есть «что-то американское» — и этого довольно. Что касается «национальных особенностей» (типа любви к бейсболу и кетчупу), то американец-патриот вполне способен иронизировать над таковыми in toto — что отнюдь не мешает ему регулярно поднимать американский флаг над собственными домом.

Напротив, тщательное поддержание «национальной самобытности» зачастую свидетельствует об угасании национального духа — например, в том случае, когда «самобытность» превращается в товар. Достаточно вспомнить некоторые народцы и племена, для которых пресловутая «самобытность» является просто-напросто единственным пользующимся спросом товаром: глиняные кувшины, поделки из перьев, деревянные божки, превращенные в сувениры и выставленные на туземном базаре за пару долларов, — все это, очевидно, отнюдь не является проявлениями «могучей силы национального духа», а, напротив, свидетельство его капитуляции перед обстоятельствами.

Теперь, наконец, обратимся к проблеме «национального мифа».