Нация прозака

Пройдет еще очень, очень много времени до того, когда я из признаний в статьях журнала People узнаю о том, что все эти женщины переживали одиночество, давление оттого, что должны были поддерживать форму, преодолевать сложности пути профессиональных спортсменок. Приблизительно в это же время я обнаруживаю, что многие из прелестных балерин «Лебединого озера», равно как и красивые, но ничем не примечательные модели, работающие официантками и иногда появляющиеся в разделе моды в Glamour, как и теннисистки, и девушки на бэк-вокале, – все эти женщины, что вызывают зависть, на самом деле глубоко несчастны.

Даже у Деби Томас есть проблемы. В конце концов, она переведется в не самый престижный университет Колорадо, выйдет замуж и вообще бросит фигурное катание. Но этим вечером она дает невероятное представление, выполняя все эти тройные флипы, кружась в обратном вращении, совершая каскады прыжков, заставляя комментаторов восхищаться тем, в какой она великолепной форме, тем, как она шла к этому моменту, – и только посмотрите, как она выполняет все эти двойные аксели! Сегодня Деби – звезда вечера. Ей не хватает изящества, но она сильная и стабильная – качества, которыми я, слабая и нестабильная, особенно восхищаюсь, лежа в постели.

Меня тоже захватывает порыв ликования из-за успеха Деби. Она катается с улыбкой на лице и выглядит такой уверенной в себе, что я думаю: «К черту “Постижение” и жизнь кроманьонских женщин, фигурное катание, искусство стальных лезвий на тонком льду, вот ради чего стоит жить». По своим урокам танцев я знаю, насколько это тяжело и изматывающе – дойти до момента, когда ты начинаешь действительно наслаждаться танцем, достигнуть состояния, когда мозгу больше не нужно концентрироваться на том, когда надо делать релеве, а когда па-де-де[273]

. Годы тренировок уходят на то, чтобы развить мышечную память. Но когда это происходит, когда тело начинает понимать, приходит свобода, танец вместо танцевания. И я смотрю, как Деби катается, зная, сколько лет труда и тренировок стоят за этим выступлением (и за другими, но сейчас имеет значение только этот вечер), и начинаю плакать.

Думаю, я плачу от счастья, от того, как прекрасно наблюдать за захватывающим дух выступлением молодой женщины, практически моей ровесницы. Я плачу от ее улыбки. Потому что она катается с улыбкой на лице, зная, что все делает правильно и что это ее путь. И я все еще плачу, когда она поднимается получить свое золото на центральное место пьедестала почета, возвышающееся над ступенями для бронзовой и серебряной медалисток. Я плачу, и Деби плачет. Этот триумф доказывает, что провал на Олимпиаде не разрушил ее и что прошлогодний проигрыш Тиффани Чин на чемпионате США, о котором так неуместно серьезно напоминают комментаторы, был не более чем случайностью.

Трансляция уже давно закончилась, а я так и плачу, и до меня доходит, что это вовсе не слезы счастья. Я точно так же плачу, когда вижу в вечерних новостях Горбачева и понимаю, что он изменил знакомый нам мир и доказал, что один человек способен изменить все. Я точно так же плачу, когда слышу слова госпела «Мой маленький огонек/Я позволю ему сиять» и думаю, что самые обычные люди способны на победы, большие и маленькие, над превратностями мира.

Я помню старшую школу и то, как я часами плакала из-за Роберта Редфорда[274] в «Самородке», плакала от того, что целеустремленность и решимость могут заставить простого бейсболиста совершить сверхъестественное. Слезы текут по лицу, пока мы с мамой ужинаем в «Сбарро» на Таймс-сквер после похода в кино, и мама настойчиво спрашивает, что меня так расстроило. А я только и могу повторять снова и снова, что у него талант от природы, талант от природы, это дар, это такая ответственность, это так тяжело – иметь талант.

Кажется, мама понимает, и она спрашивает: «Ты знаешь, каково это, Элли?»

Я киваю в знак согласия.

Знаешь, потому что ты тоже самородок?

Мне хочется сказать «да», может быть, я даже говорю это вслух, но плачу я от того, что, каким бы ни был мой дар, то хорошее, спрятанное так глубоко внутри меня, что я чувствую – это плохо, неправильно, искажено, – куда менее постижимо, чем способность бить по мячу битой так, чтобы тот выломал табло со счетом, или выполнять тройной прыжок на льду. Мой талант – то, как я живу, мое прискорбно острое понимание мира во всей его боли и жестокости. Мой дар слишком неуловим. Я несостоявшийся художник, человек с сумасшедшими идеями, и запредельными требованиями, и даже капелькой счастья, но лишенный каких бы то ни было инструментов, чтобы выразить себя. Я словно главная героиня[275] фильма «Тридцать семь и два по утрам», женщина, полная… полная… полная чего-то или чего-то другого – непонятно чего, но, определенно, в ней есть энергия, которая не может найти себе посредника, – женщина, которая выкалывает себе глаза ножницами и в конце концов умирает в сумасшедшем доме от руки своего любовника. Она, как и я, ничтожество. Поэтому я плачу над финалом «Самородка».