Национал-большевизм

В первую голову — рецепты «старой тактики» (поскольку она не скрывает стыдливо свои конкретные рецепты). Принцип «раздавите гадину». Борьба белыми армиями. Борьба интервенцией. Будоражить европейское общественное мнение, всемерно науськивая его на новые военные предприятия. Пестовать Врангеля, даже Меркулова, заигрывать с польскими военными кругами, с японскими, с чьими угодно. Организовывать и поддерживать тайные военно-политические организации внутри России, не смущаясь жертвами. Все это делать в форме прежних белых движений («Вожди»), а еще лучше, пожалуй, — исподволь перерождать идею военной диктатуры в принцип монархии (ну, парламентарной, ну, конституционной, — ну, а, впрочем, там видно будет!), т. е. белое превращать в черное.

Такова борьба номер первый. Можно ли теперь о ней говорить серьезно? Кажется, уже сами творцы парижского «Национального Комитета», ее отстаивавшие, убеждаются друг за другом по очереди в никчемности своей затеи…

Белых армий нет. Врангелевцы рассасываются по всевозможным Бризилиям, остатки восточного фронта распыляются, разлагаясь от бездействия, тоски генеральских дрязг в Приморье. «Платцдармы» белого движения уничтожены, и заграничные покровители не собираются их реставрировать.

Период интервенции миновал, сколько бы ни кликушествовал о «крестовых походах» г. Мережковский. По-видимому, даже и Япония будет рано или поздно вынуждена под давлением общей обстановки освободить оккупированный ею кусочек русской территории (и тогда — прощай приморский «оазис»!). Мировое общественное мнение глухо к покорнейшим просьбам и истерическим заклятиям известной группы русских изгнанников, и наивны ее мечты, что эту глухоту возможно побороть одним лишь языком[127]. Существенные элементы европейской бюрократии — рабочие круги — недвусмысленно сочувствуют русской революции, и хотя сочувствие это в значительной мере пассивно (ни о каком подражании «русскому опыту» сейчас, очевидно, не может быть и речи), — но его все же достаточно, чтобы парализовать какую бы то ни было прямую борьбу держав Антанты с Россией.

Что же касается военных заговоров внутри самой страны, то их заведомая бесплодность также ясна сама собою. Они дорого обходятся, и не улучшают, а лишь ухудшают положение: больше всего им радуется Чрезвычайка, озабоченная продолжением своего существования и чующая, что уже истекают, наконец, ее «судьбой отсчитанные дни»…

Остается последняя ставка старой тактики — карлики санитарного кордона, уцелевшие благодаря нашей гражданской войне. Но и они — плохая опора. Ни желания, ни, главное, сил нет у них для новой борьбы. Они предпочитают беседы с Караханами и Ганецкими.

«Давить гадину» определенно некому и явно нечем.

Но если бы даже и удалось каким-либо чудом гальванизировать труп бело-интервентского движения, — к чему привело бы оно? По всем данным, доходящим из России, там оно встретило бы решительный, дружный отпор. И проснувшееся патриотическое чувство, и естественный инстинкт самосохранения элементов, связанных или связавших себя с революцией, и справедливая боязнь социальной реставрации — все это объединилось бы в борьбе с новой авантюрой. Она была бы на руку лишь левым коммунистам: вновь неизбежно воскрес бы «военный коммунизм», вновь обрели бы социально-политический базис сторонники экстремистской политики, и та благотворная эволюция Москвы, которая ныне заставляет говорить о «сумерках революции», была бы искусственно сведена на нет. На ликвидацию нового бессмысленного пароксизма болезни ушли бы те силы и средства, которые ныне еще сохранились в стране и представляют собою основу ее органического выздоровления.

Господа Бурцевы, Врангели, Меркуловы и разные старо— и нео-монарихисты являются, таким образом, лучшими союзниками и помощниками тех коммунистов, кои заражены «детской болезнью левизны». Они вольно или невольно хотят быть Иисусами Навинами, затягивающими революционный день[128]. Они упорно «ловят за фалды» покидающий Россию коммунизм. Но — тщетно!

Говорить серьезно о «борьбе» в прежнем смысле слова теперь уже, конечно, не приходится.

Но есть еще борьба номер второй. Борьба не белая, а зеленая. Не «генеральская», а «демократическая». Не интервентская, а чисто домашняя. Тот пресловутый «зеленый шум», который воспевает Савенков и которым его пылкие дальневосточные поклонники готовы были недавно наслаждаться даже в номерах портартурских отелей. Или — в несколько иной концепции — та «народная борьба», о которой философствует академичный П.Н. Милюков и мечтают романтические эсеры. Борьба с большевистской диктатурой «для народа и через народ». Ни Врангель, мол, ни Ленин, ни царь, ни комиссар.

Этот зеленый лозунг несколько более свеж, чем белый. Но реальный его смысл при нынешних условиях не менее безнадежен.