Научи меня жить

Костя придвинул ей чашку с остатками остывшего чая и долго о чем-то думал, пока Вика рассматривала его четкий профиль. С детства знакомые черты: светлые пшеничные волосы и черные ресницы, обрамляющие огромные синие глаза, прямой нос и по-девичьи пухлые губы.

– Виолетта, она же одна совсем была, – проговорил Костя, а Вика нахмурилась, не совсем понимая, для чего он говорит очевидные вещи. – Кто теперь похоронами будет заниматься? Только не говори, что ты!

Вика застыла на мгновение, затем снова перевела взгляд в окно. Вообще ей казалось, что с того момента, как ей сообщили об аварии, кто-то поставил жизнь на паузу. Нет, она текла, но как-то лениво и медленно. Как густой сироп, в который превратились ее мысли и эмоции. Какие похороны, он что, издевается?

– По-твоему, я должна хоронить любовницу своего мужа? По-твоему у меня сейчас нет других забот, да? – тихо-тихо просипела она, проталкивая слова через горло.

– Есть, есть, Вика! И я знаю, что ты у меня добрая, вечно тебе жалко всех, Вик, но тут не тот случай. Ты не должна. – Костя ухватил ее за плечи, встряхнул легонько, и посмотрел так, что у Вики мурашки волной прошли от затылка до поясницы. – Только ты почему-то забыла что не одна, у тебя я есть, Вик. И я совершенно точно против, чтобы ты взвалила на себя еще и это. Не смей, слышишь?

Она как-то странно всхлипнула в ответ. Что-то жгучее внутри, что-то едкое не давало пробиться слезам. Оно рвало изнутри на части и не давало нормально дышать.

Оршанская встала, подошла к окну и уставилась на детскую площадку, по которой радостно скакали дети. Небо затянуло свинцовыми тучами, и некогда яркий цветастый ковер кленовых листьев превратился в гниющую серую массу. Из открытой форточки потянуло выхлопными газами и гарью. Вика с тоской подумала о том, что именно так и было у нее внутри: серо и душно.

Костя встал за спиной непозволительно близко. Прижался сзади и, обхватив Вику за плечи, развернул к себе, обнял так крепко, словно боялся что она растает. А она так и стояла, вцепившись в его рубашку, вдыхала незнакомый аромат. Когда они последний раз обнимались? Лет в пятнадцать, когда у Вики случилась первая любовь и дурные мысли лезли в буйную голову? Она всхлипнула один раз, второй, третий, но слез не было. Было просто уютно стоять вот так и тогда, и сейчас.

– Ты голодная?

– Нет, – ответила Вика. Думать о еде совершенно не хотелось, хотя с самого утра во рту не было ни крошки. Словно кто-то вообще выключил у нее аппетит. – Но я бы выпила еще этого чая.

– Да-да, конечно! – и Костя засуетился на кухне, неохотно выпустив Вику из рук.

А она наблюдала тихонько, смотрела, как друг детства “колдует” над заварочным чайником. Рассматривала незнакомую кухню. Как давно она не была тут? Лет пять, наверное, когда Костя в последний раз отмечал день рождения дома, в кругу друзей. Он тогда вот так же “колдовал” с травками, заваривая для нее ароматный чай. И сейчас. Щепотку того, щепотку другого, помешать, поднести к носу, фыркнуть смешно, словно огромный кот, и снова насыпать туда что-то, залить кипятком и накрыть огромным махровым полотенцем. Волшебство прям.

Костя повернулся, подмигнул ей, как когда-то в детстве и разлил по чашкам чай, то высоко поднимая чайник, то опуская его к самой чашке, а Вика сидела, завороженная этим таинством и не могла проронить ни слова. Будто какая-то невидимая нить, что была натянута до предела, наконец ослабла, и она смогла вдохнуть хоть чуточку легче.

В тот вечер она осталась у друга. Они просто молчали и думали каждый о своем. Лишь изредка Костя прерывал молчание чем-то вроде:

"Я не мог тебе сказать, прости" или " А про пацана я только недавно узнал".

Но, натыкаясь на отсутствующий взгляд, снова замолкал. Все это звучало так жалко, словно это он налево пошел, а теперь ощущал за собой вину. А потом Костя и вовсе ушел в комнату, готовить Вике спальное место, ведь отпускать ее сейчас куда-то было и правда страшно.

Вика лежала и смотрела на темный потолок, который иногда разрезали белые полосы света от фар проезжавших мимо машин. Рядом на диване тихо посапывал Костя, изредка переворачиваясь с боку на бок. А Вика все думала о том, как поступила бы на месте Кости? Смогла бы рассказать или носила бы все в себе в надежде, что правда никогда не выплывет наружу? На этот вопрос у нее не было ответа. Ведь она сама придерживалась политики, что в этом деле третий всегда лишний и заочно виноват.

Бронников за весь вечер звонил несколько раз, спрашивал как она, ни слова не говоря о Максе. Значит, без изменений, и это тоже не плохо. Не плохо ведь?

А Виолетта? Кто она? Бедная девочка, попавшая под обаяние ее мужа или фанатично влюбленная? Как только совести хватило… Иногда Вике казалось, что у девочки вообще проблемы с головой, настолько та замкнутой была. Взгляд этот пристальный, нездоровый какой-то, полный преданного обожания.

Хотя в одном она ее понимала: Это же Макс! В него невозможно не влюбиться. Обаяние и харизма во плоти.