Наука побеждать

Я дважды схватывался с гусарами. Оба раза безрезультатно. Сабля звенела о палаш, раз, другой, третий, а после мы разъезжались. Затем я вместе с сивобородым подъесаулом Макарычем схватился с тремя гусарами. Они кружили вокруг нас, поочерёдно нанося удары и, я полностью отдаю себе в этом отчёт, спасала меня только ловкость мрачного казака. Он отбивал выпады, предназначенные ему и часть тех, что должны были достаться мне.

— Сбей хоть одного гада! — прохрипел мне Макарыч. — Я тя прикрою, а ты врежь! Понял?

Я не стал тратить силы на слова и лишь пригнулся, врезав каблуками коню в бока. Два удара, направленных в меня, Макарыч отбил, едва не пропустив третий, который был направлен ему в голову. Вклинившись между гусарами, я дважды рубанул сначала направо, потом налево. «Правый» гусар оказался скверным бойцом — не успел и сабли поднять, как клинок палаша вошёл ему в бок, с хрустом ломая рёбра. А вот «левый» был настоящим фехтмейстером. Он ловко увёл мой палаш в сторону и сделал молниеносный выпад, целя концом сабли в лицо. Я рефлекторно откинулся назад, и он нанёс мне рану, хоть и не очень глубокую, но и не царапину. Небольшой шрам — память о том бое — украшает моё лицо и по сей день. После мы обменялись несколькими быстрыми ударами, мне с трудом удавалось отражать их. Я думал, что после этого мы разъедемся как обычно, но ничуть не бывало, гусарский офицер продолжал наседать.

Очередной выпад мадьяра пришёл на кивер, сабля разрубила нетолстую кожу и лишь слегка прошлась по голове. Но после недавней схватки с кирасирами, мне хватило и этого. В глазах снова потемнело, боль пронзила виски и позвоночник. Я покачнулся и едва не выпал из седла, уберегли только верёвки, которыми я всё ещё был привязан. Гусар направил меня свою лошадь, на лице его играла победная улыбка. Он, похоже, ничего не видел кроме беспомощного врага. Не видел он и казака, подлетевшего к нему с пикой наперевес. Стальной наконечник её вышел из груди гусара, а он даже не обернулся, лишь торжество на лице сменилось удивлением. Казак выдернул пику, встряхнул ею и умчался куда-то.

— Молодец, парень, — сказал мне Макарыч, — лихой казак из тебя б вышел! Вперёд! Дальше венгра рубать!

Остальные схватки этого лесного боя, по крайней мере, те, в которых участвовал я, были короткими и безрезультатными. Однако казаки всё же порубали гусар, хотя дивизион понёс изрядные потери, был сильно обескровлен.

— Хватит, казачки, — сказал войсковой старшина Смолокуров, — погуляли и будет. Пора до дому. Прорываться будем!

— Самое то, войсковой старшина! — крикнул молодой вахмистр. — Латинские гренадеры бегут! Вот там, в четверти версты налево.

— Веди, Громчик, — скомандовал Смолокуров. — Мы — за тобой!

И дивизион, в котором казаков не набралось бы и на полную сотню, пустили уставших коней намётом. Лошади хромали, дышали тяжело, даже мой великолепный жеребец проявлял явные признаки усталости. Бегущих цесарцев мы встретили ещё в почти вытоптанном подлеске. Цвет армии Священной Римской империи — гренадеры, удирали, бросая мушкеты и срывая гребнистые каски. Казаки рубили их, но походя, не особенно отвлекаясь от основного занятия, скачки на всей доступной лошадям скорости.

Так мы и налетели на французских драгун. Дело едва не дошло до рукопашной, из-за взаимного непонимания. Казаки готовы были накинуться на любого, не говорящего по-русски. Французы же, разгорячённые схваткой, не очень-то понимали, кто перед ними, и, кажется, приняли казаков Смолокурова за каких-то венгерских всадников или кого-то в этом роде. И только моё знание французского спасло ситуацию. Нас пропустили, и до штабного холма я добрался без проблем, на полпути расставшись с казаками, направившимися на позиции нашей лёгкой кавалерии.

— У вас, Суворов, просто талант, — поприветствовал меня Барклай де Толли. — Настоящий талант влипать в истории и выходить из них живым, хотя шансов на это очень мало.

— Не смотря ни на что, вы сберегли моего коня, первый лейтенант, — усмехнулся Бонапарт. — Похвальное качество.

— Вы ранены, Суворов, — продолжал Барклай, — отправляйтесь в лазарет, пусть вам наложат полноценную перевязку.

— Я вполне могу оставаться в строю, — набравшись наглости, возразил я.

— Не забывайтесь, штабс-капитан, — осадил меня генерал-лейтенант, — ваши приключения, вижу, вскружили вам голову. Я отдал вам приказ. Выполняйте!

— Виноват! — отдал я честь. — Выполняю, ваше превосходительство!

Оставив коня какому-то унтеру, я отправился в лазарет. А там царил сущий ад. Фельдшера носились туда-сюда с носилками, на которых иногда лежали даже по двое-трое человек. На дальней стороне росло зловещее поле трупов. К палаткам и вовсе было страшно подходить.

— Что у вас, молодой человек? — обратился ко мне врач, тщательно моющий руки в тазу с красноватой от крови водой. — Ну что вы застыли, как истукан?! — прикрикнул он на меня. — Или вам язык в бою оторвало?

— Нет, — ответил я, вид, наверное, у меня был наиглупейший. — Меня генерал-лейтенант отправил на перевязку.