Наука побеждать

— Ступайте в палатку, — сказал мне доктор, снова и снова проходясь мылом по ладоням. — Фельдшера вас перевяжут.

— Есть, — сказал я.

Чтобы войти в пропахшую кровью, потом и болью палатку, мне пришлось перебороть себя. Даже в атаку ходить было легче. Там я попал в сильные руки фельдшеров. С меня сняли мундир, стараясь причинить как можно меньше боли, срезали повязки, что накладывал Макарыч, промыли раны и сноровисто перевязали их. Перед и после процедуры мне дали выпить чарку водки, но это не спасло меня от боли. Я крепился, скрипел зубами, старался только стонать, не сорвавшись на крик, по ко мне не подошёл давешний врач и не сказал:

— Юноша, прекратите это глупое позёрство. — Он положил мне руку на плечо. — Кричать от боли это вполне естественно. Слышите меня, вполне нормально. Так что хватит зубы портить. Кричите.

И я не выдержал. Когда фельдшер в очередной раз ловко и сноровисто сделал стежок, зашивая рану на плече, я закричал. Я вопил, самозабвенно отдаваясь своей боли, хотя, сказать по правде, она не была столь уж сильна. Крик помогал переносить её куда легче.

Но вот жуткая экзекуция завершилась, фельдшера помогли мне надеть мундир, и врач сказал мне:

— Приходите на перевязку каждое утро. И старайтесь особенно не напрягаться в течение недели-двух, ранение правого бока у вас изрядно глубокое и швы могу разойтись. Если вдруг, не приведи Господи, из-под повязки пойдёт кровь, немедленно обращайтесь в госпиталь, пусть это будет хоть посреди битвы. Открывшееся кровотечение из-под разошедшихся швов убьёт вас. Вам ясно, юноша? Никакого пустого геройства, полчаса промедления будут стоить вам жизни. Я, вообще, не понимаю, сколько у вас здоровья, что вы с таким ранением и перевязкой из полотна и корпии столько протянули, да ещё и дрались, небось, преизрядно. Но как бы то ни было, этот запас вы сегодня весьма сильно преуменьшили. Такими темпами будете расходовать и дальше, вовсе без здоровья останетесь.

Прочтя мне эту весьма поучительную лекцию, врач удалился к какому-то пациенту, лежащему на столе, на ходу отдавая фельдшерам команды, от которых у меня всё внутри похолодело. Судя по словам «пила» и «ремень в зубы», несчастному сейчас будут что-то ампутировать. А ведь у них только водка или чистый спирт, которые немного притупляют боль. Я пожелал бедолаге, как можно быстрей потерять сознание, и поспешил обратно на штабной холм.

— Ну, что я вам говорил, генерал, — Бонапарт, похоже, пребывал в приподнятом настроении, — и без всякой немчуры мы перебили цесарцев. Их фланги рассеяны, центр едва держится, кавалерия разбита и обескровлена. Фон Лихтенштейна уже ничего не спасёт.

— Однако мне не нравится поведение Блюхера, — Барклай де Толли был, напротив, изрядно мрачен. — Если бы он хотел принять участие в разгроме и отделаться малой кровью, то пора бы и атаковать. Хотя бы пустить знаменитых своих гусар и рейнскую конницу на бегущих цесарцев. Получился бы идеальный вариант. И в битве поучаствовали, и потерь бы практически не понесли.

— Бросьте, генерал-лейтенант, свой пессимизм, — усмехнулся Бонапарт. — Он излишен.

Однако пессимизм Барклая де Толли был вполне оправдан. Не прошло и пяти минут с того момента, как я вернулся на штабной холм и доложил о себе, как с левого фланга примчался окровавленный кирасир в прорубленной кирасе. Белый колет его был залит кровью и покрыт пороховой гарью.

— Господа, — обратился он к Бонапарту и Барклаю, — пруссаки предали нас. Немецкая кавалерия ударила в тыл нам на левом фланге. Кирасиры пруссаков и баварские драгуны атаковали наши порядки. Полки отступают, неся потери и ведя огонь, но уже на подходе прусская и рейнская пехота.

— Поддерживайте пехоту, — приказал Барклай де Толли, опережая Бонапарта. — Не давайте врагу подойти на дистанцию выстрела. В землю лягте, кровью изойдите, но спасите мне пехоту! Я отправлю вам на помощь все кавалерийские резервы, что у нас есть.

— Есть! — ответил кирасир и умчался обратно.

— Вы легко распоряжаетесь нашими войсками, — сказал ему Бонапарт. — Недавно отчитывали своего адъютанта, а теперь, похоже, сами забылись.

— Прошу простить, — ответил Барклай де Толли, — я, действительно, несколько забылся. Видимо, слишком привык командовать.

Бонапарт на эту реплику только улыбнулся, однако приказ своему конному резерву отдал.

В бой бросили всех. Драгун, отступивших после сокрушительного удара, улан, гусар и казаков, ещё недавно преследовавших бегущего врага, резервы кирасир, французских карабинеров и конных гренадеров. Они сцепились с немецкой тяжёлой конницей, отогнали их от истощённых солдат, встали заслоном на пути прусской и рейнской пехоты. Я видел, что они, на самом деле, исходят кровью, давая отступить солдатам, смертельно уставшим от долгого боя, понесшим тяжёлые потери, укрыться за заградительным огнём наших батарей.