Наваждение

Мама заблуждалась, погода в Красноярске была отменная — не намного холодней, чем в Москве, сухо и безветренно. Паша спустился по трапу, двинулся в стайке других пассажиров к поджидавшему их автобусу. И поймал себя на том, что дышит медленно и глубоко, словно дегустирует таинственный своей отдаленностью и новизной таежный воздух. Отчего-то мнилось, что не иначе как таежный, хотя ничто вокруг даже о чахлом лесочке не напоминало. Еще удивило, как низко для разгара дня висит над горизонтом солнце. Вспомнил о четырехчасовой разнице во времени, снова потешился, как далеко от Москвы умудрился забраться. Пока все катилось гладко, лишь одна тень набегала на незамутненный северный небосвод — не слишком ли юным и розовощеким покажется он, матерый столичный журналюга, местным собратьям. Кстати, — трепыхнулась вдруг мыслишка, — а как его опознает встречающий коллега? Да и встретят ли вообще? — пакет ведь от шефа передать нужно.

Зря беспокоился — когда Паша одним из первых, налегке, со спортивной сумкой через плечо, вошел в здание аэровокзала, увидел за турникетом среди немногочисленных встречающих высокого усатого парня, державшего бумажный листок с аккуратно выведенным словом «Васильчиков». Но тот, однако, каким-то непостижимым образом «вычислил» среди прочих московского гостя, приветственно замахал над головой ладонью. Паша тоже в ответ замахал и разулыбался, встретились и пожали друг другу руки так радушно, точно давно и хорошо приятельствовали.

— Славка, — представился усатый, крепко встряхивая Пашину руку.

И что назвался он Славкой, не Славой, еще больше расположило к нему Пашу.

— А я — Пашка, — счел необходимым подыграть Васильчиков. Польстило ему и то, что этот Славка лет на восемь-десять был постарше, наверняка около тридцатника.

Пока выходили на привокзальную площадь, Паша успел задать самый трепетный для себя вопрос — действительно ли объявилась тут груздевская Ванга, знаменитая ведунья да вещунья. Славка ответил уклончиво — сам-де с нею не встречался, врать не станет, но слухи такие бродят. И Паша решил не пытать его дальше, прежде всего потому, чтобы загодя не разочаровываться, не расстраиваться, если все одними лишь слухами обернется.

— А кто письмо написал? — спросил Славка.

— Мать парня, в Чечне воевавшего. Ей похоронка пришла, а эта баба Ксеня сказала, что жив он, в подвале каком-то сидит с двумя другими. Так потом и оказалось, в точности. А сестру ее баба Ксеня от рака излечила, все доктора уже отказались. И еще кучу всяких чудес расписала, на трех листах, я тебе почитать дам. Смену правительства день в день, говорит, предсказала, даже обрисовала, как новый выглядит, представляешь? А главная заморочка — знает, кто будет новым президентом, только называть не хочет. Любопытная, одним словом, бабуся, есть из-за чего в такую глухомань переться.

— И вы там в престольной всему этому поверили? — ухмыльнулся Славка.

— Шеф у нас мужик тертый, на дохлого червячка не клюнет. Раз меня, — на этом слове будто бы случайно сделал ударение, — послал, — значит, унюхал что-то. — И дабы уйти от скользковатой темы, озабоченно посмотрел на часы: — Не опоздаем на поезд? Далеко отсюда железнодорожный вокзал?

— Вокзал отменяется, — дернул усами Славка. — Куда ты попрешься на ночь глядя? Это ж тебе не по Арбату шлендрать. У меня переночуешь, завтра с утра и отправишься. — Заметил протестующее движение Пашиного плеча и добавил: — Я сейчас один, жена с дочкой родителей навещает, так что не тушуйся.

Паша не пожалел, что согласился. У Славки оказалась машина, старенький «жигуленок» первой модели, но еще крепенький, надежный, захотел показать москвичу город. Был Славка местным уроженцем и большим патриотом, рассказывал охотно, интересно, с художественными подробностями, ревниво присматриваясь, какое впечатление производит на столичного гостя его обожаемый Красноярск. Паша добросовестно вертел головой, в голос восхищался, и вовсе, кстати, не для того, чтобы потрафить заботливому хозяину. В самом деле было на что поглазеть, а когда перебирались на левый берег по роскошному мосту через Енисей, восторженно присвистывал и цокал языком. Вечером, по-русски, на кухне, засиделись допоздна, распили бутылку водки, переговорили обо всем на свете, и давно уже Паше, пьяненькому и разомлевшему, не было так хорошо, легко. Рано утром, едва развиднелось, Славка, на удивление бодрый и свежий, с трудом растолкал опилочного, утробно мычавшего гостя, и только под душем расклеившийся Паша, что называется, оклемался.