Навязчивость, паранойя и перверсия

Онанистическое поведение нашего пациента было весьма необычным; он не занимался онанизмом в пубертате и, стало быть, соответственно известным ожиданиям, имел право на то, чтобы оставаться избавленным от невроза. И наоборот, позыв к занятию онанизмом возник у него в 21 год, вскоре после смерти отца

. Каждый раз, когда он достигал удовлетворения, ему было очень стыдно, и вскоре он снова от него отказался. Отныне он занимался онанизмом лишь по редким и весьма странным поводам. «Его вызывали особенно прекрасные моменты, которые он переживал, или особенно прекрасные места в книге, которую он читал. Так, например, когда прекрасным летним вечером он слушал, как ямщик замечательно играл на рожке в центральной части города, пока полицейский не запретил ему это, потому что игра на рожке в городе запрещена! В другой раз, когда он прочитал в „Вымысле и правде“, как молодой Гёте в порыве нежности избавился от проклятия, которое одна ревнивица наложила на ту, кто после нее поцелует его в губы. Он долго, словно суеверно, позволял этому проклятию себя сдерживать, но теперь он разорвал путы и нежно расцеловал свою возлюбленную».

Он немало удивлялся, что его влекло мастурбировать именно по таким прекрасным и возвышенным поводам. Но из этих двух примеров я должен был выделить в качестве общего момента запрет и неповиновение требованию.

К этой же взаимосвязи относилось также и его странное поведение в то время, когда он готовился к экзамену и обыгрывал полюбившуюся ему фантазию, что отец по-прежнему жив и в любой момент может вернуться. Тогда он обустраивал все таким образом, что его учеба приходилась на самые поздние ночные часы. Между двенадцатью и часом ночи он прерывался, открывал дверь, ведущую в сени, как будто там стоял его отец, а затем, вернувшись, рассматривал в зеркале прихожей свой обнаженный пенис. Это несуразное поведение становится понятным при условии, что он вел себя так, как будто ожидая прихода отца в полуночный час, когда являются духи. При его жизни он был, скорее, ленивым студентом, из-за чего отец часто сердился. Теперь, когда он возвращался в качестве духа и заставал его за учебой, это должно было его порадовать. Но от другой части его поведения отец испытывать радость не мог; тем самым он, стало быть, ему противился и, таким образом, в одном непонятном навязчивом действии выражал обе стороны своего отношения к отцу, точно так же, как в более позднем навязчивом действии с камнем на дороге – отношение к любимой даме.

Опираясь на эти и аналогичные проявления, я отважился на следующую конструкцию: ребенком, в шестилетнем возрасте, он совершил какое-то сексуальное прегрешение, связанное с онанизмом, и за это был ощутимо наказан отцом. Это наказание, правда, положило конец онанизму, но, с другой стороны, оставило после себя неизгладимую неприязнь к отцу и навсегда зафиксировало его роль как помехи сексуальному наслаждению. (Ср. аналогичные предположения на одном из первых сеансов.) К моему великому удивлению, пациент сообщил, что о таком происшествии в ранние детские годы ему неоднократно рассказывала мать, и, очевидно, оно не было предано забвению потому, что с ним были связаны весьма странные вещи. Но сам он о нем ничего не помнит. Рассказ же был таков. Когда он еще был очень маленьким – более точную дату можно было установить лишь благодаря совпадению со смертельной болезнью старшей сестры, – он совершил что-то дурное, за что отец его выпорол. И тут карапуз пришел в страшную ярость и еще во время побоев стал поносить отца. Но так как бранных слов он еще не знал, то стал давать ему всякие названия предметов, которые ему приходили на ум: «Ты – лампа! Ты – полотенце! Ты – тарелка!» и т. д. Отец, потрясенный этой необузданной вспышкой ярости, прекратил побои и произнес: «Малыш станет либо великим человеком, либо великим преступником»[42]

. Он полагает, что эта сцена произвела неизгладимое впечатление как на него самого, так и на отца. Отец никогда его больше не бил; сам же он выводит некоторые изменения в своем характере из этого переживания. Из страха перед размерами своей ярости отныне он стал малодушным. Впрочем, всю свою жизнь он ужасно боялся побоев и в ужасе и возмущении прятался, если наказывали его брата или сестру.

Новые расспросы матери подтвердили этот рассказ, и, кроме того, были получены сведения, что тогда ему было три или четыре года и что он заслуживал наказания, потому что кого-то укусил. Других подробностей мать уже не помнила; весьма неуверенно она сказала, что человеком, пострадавшим от малыша, возможно, была воспитательница; о сексуальном характере проступка в ее сообщении речь не шла[43].